Абрам Каган - Преступление и совесть

На пюпитре, у которого молился Липа Поделко, кроме молитвенника, лежал белоснежный платочек — на всякий случай, если слеза обожжет глаза.

С утра, в первой половине дня, Липа еще чувствовал, что слезы готовы вот-вот пролиться, но во второй половине дня на сердце уже так накипело, что во время перерыва, когда многие вышли на улицу подышать свежим сухим воздухом, он набрался храбрости и сказал одному из молящихся:

— Знаете, реб Ицхок, о чем я подумал? Мне кажется, не нужно плакать, как это делает большинство прихожан, а наоборот, нужно одеться в лучшее платье и всем вместе пойти к зданию суда и требовать, протестовать…

— Почему в лучшее платье? — спросил реб Ицхок. — В порванную одежду — это понятно, пусть они, палачи, видят, что мы в трауре, что мы плачем… — Реб Ицхок разгладил свою красивую бороду, готов был заплакать.

— Нет, не плакать нам надо, реб Ицхок, чтобы враги радовались нашему горю, наоборот, мы должны им показать, что мы сильны, что верим в справедливость и правосудие.

— Николку, русского царя, напугаете, что ли, своей силой… Вас всех, как собак, прогонят от здания суда… А скорее, скажу я вам, реб Липа, вас вовсе схватят и посадят в кутузку рядом с Бейлисом: вот тебе, реб еврей, за то, что бунтуешь.

В это время к синагоге пришел внук Липы, гимназист, и принес деду капли на случай, если ему вдруг станет плохо.

Липа взял бутылочку, протянул ее своему собеседнику, сказав:

— Возьмите, реб Ицхок. Для вас, который хочет плакать и рыдать, эти капли как раз пригодятся.

Реб Ицхок совсем не обиделся на Липу, только пробормотал:

— Во все времена у нас были люди, готовые пойти на самопожертвование…

— Это было в старину, — возразил жестянщик Липа, — сейчас отвечают ударами на удары. Не нагибают головы, а сопротивляются, как только могут. Вот так, как сделали со Столыпиным…

Реб Ицхок, к которому обращался Липа, оглянулся по сторонам и сказал:

— Гвалт, как может человек это говорить в такое тревожное время!

— Не тревожьтесь, почтенный человек, — вмешался в разговор внук Липы, — не думайте, что небо уже достигает земли. Вы бы послушали, как сапожник Наконечный сегодня отвергнул все, что выдумал фонарщик Шаховский…

— Откуда тебе известно?

— Я только что оттуда. Что там творится! Дедушка, я после перерыва туда пойду. Твой билет я уже использовал, но мне обещали дать еще билет.

— Слышите, реб Ицхок! Так что, нужно плакать?..

— Значит, есть бог на свете.

Жестянщик посмотрел набожному еврею в глаза и многозначительно сказал:

— Есть еще люди на свете, настоящие люди…

— Бог есть на свете!

— А я говорю, люди есть на свете, люди.

— А бог? Удивительно, чтобы жестянщик был таким неверующим!

Реб Ицхок сердито повернулся к Липе спиной и медленно поплелся обратно в синагогу, в тесноту и духоту, где пахло освежающими каплями и слезами плачущих.

А Липа Поделко? Он решил, что не сможет дождаться конечной молитвы, он должен быть возле здания суда. Его внук говорил, что там творится нечто ужасное, так и ему хочется пойти и послушать, быть поближе к месту, где решается судьба Бейлиса. «Уйти преждевременно в такой страшный день? — рассуждал жестянщик. — Подумай, Липа, подумай хорошенько, ты ведь грешный человек. Тебя ведь проклянут люди вроде того осторожного, степенного прихожанина реба Ицхока. Они ведь подумают, что ты, Липа, не выдержал поста и поэтому убежал, не дождавшись конечной молитвы — ниле, убежал до того, как показалась первая звезда — предвестница, что наступил вечер и можно уже отойти от пюпитра, у которого ты целый божий день молился и выпрашивал хороший и счастливый год».

Но желание именно в этот грозный день быть поближе к тому несчастному человеку, к Бейлису, победило традиционные мысли. Почему-то все суставы Липы налились особой силой. Он почувствовал, что его место там, возле суда, а не здесь, в душной синагоге, где особенно гнетут его вон те заплаканные, растерянные и беспомощные молящиеся.

Липа словно почувствовал в своих руках огромный молот. Ему показалось, что не только ему одному станет легче, если он будет стоять у здания суда, он тем самым облегчит состояние и Менделя Бейлиса. Потому что и он, Липа, мог бы точно так же, как сейчас Мендель, сидеть за страшной решеткой, но судьба смилостивилась над ним, вместо него, Липы, схватили Бейлиса, так же пытали бы, как пытают теперь Бейлиса.

Липа должен сам для себя уяснить, правильно ли он поступит, если не дождется, пока на темном бархате неба засветится первая звезда, а сразу направится к зданию суда, чтобы быть поближе к пострадавшему. «Но ты ведь, Липа, постился целый день, у тебя может закружиться голова, да и под ложечкой у тебя сосет. Ну, это не причина, от голода человек так быстро не умирает, у Бейлиса пост гораздо тяжелее! Говорят, он со вчерашнего вечера, с кол-нидре, ничего не ел. Так почему же ты, Липа, думаешь о еде! Черт тебя не возьмет, Липа, не умрешь, пойди, пойди, пойди!»