Абрам Каган - Преступление и совесть

На углу Прорезной улицы его нагнали дрожки со знакомым кучером. Шишов сел в них.

— Куда прикажете везти?

— В жандармское управление, в предвариловку, и побыстрее.

Знакомый извозчик удивленно посмотрел на пассажира.

— Так вы, Леонтий Иванович… туда? В такой дождь?

— Погоняй, Кузьма. В жизни всякое случается…

Извозчик подгонял лошаденку и смутно думал: правда, в жизни всякое случается…

У жандармского управления Шишов быстро соскочил с дрожек. В передней он первым заметил дежурного. Объяснив ему, по какому поводу пришел, Шишов попросил разрешения на свидание с дочерью.

— Да, есть у нас такая, — сказал дежурный и позвал начальника рангом выше.

Появившийся офицер с подкрученными усиками и улыбающимися глазками попросил Шишова подождать — он пойдет спросить. По возвращении он попросил Шишова последовать за ним и повел Леонтия Ивановича в тот самый подвал, где несколько дней содержали Бейлиса.

Увидев в полутемном подвале отца, Настя опешила. Первые секунды они молча стояли друг против друга. Сюда, в подвал, доходил шум дождя, слышались раскаты грома. Леонтий Иванович все еще стоял возле двери и, тяжело дыша, напряженно смотрел на дочь.

Когда глаза его привыкли к темноте, царившей в подвале, — ее разрезал лишь слабый луч света, падающий из двухстекольного окошечка под самым потолком, — он приблизился к дочери, стоявшей у стены подобно каменному изваянию.

— Дочь моя, зачем ты покрыла позором мою старую голову?

— Как можешь ты, папа, так говорить? Ты ведь служитель правосудия… — И после небольшой паузы добавила: — Ты всегда учил меня человечности и порядочности.

— Это правда, дочь моя. Этому я учил тебя. Но ты скажи мне. В операции по распространению листовок ты действительно принимала участие или только тот студент?

Она ответила не сразу, но потом с вызовом произнесла:

— Не только один студент, папа, десятки, сотни…

— Так… А задержали только тебя?

— Не знаю… это мне как раз и хотелось бы знать.

— Только тебя, — сказал отец и тихо добавил: — Пока…

На это дочь радостно ответила:

— Это для меня очень утешительная весть. Спасибо тебе, папа.

— Эх, Настя, Настюша… — вздохнул Шишов и тихонько добавил: —Ты, дочка, идешь опасным путем…

— Зато справедливым, папа. В этом я уверена.

— Ты так думаешь?

— Да, надеюсь и верю.

Настя склонила голову к плечу отца.

— Крепись, Настенька.

— Я крепка и спокойна! — последовал ответ.

Чем дольше Шишов стоял здесь, слушая свою дочь, тем слабее становилось чувство боли и сильнее — чувство гордости за дочь, обладающую таким характером и таким открытым для доверия к людям и к добру сердцем… Тяжело было ему оставлять ее в одиночестве, и он сказал ей об этом.

— Нет, папа, я не одинока, нас много, очень много.

— Но… — спазмы подступили к горлу отца, — пока ты одна сидишь здесь.

— Отпустят, никуда не денутся. У них нет никаких оснований для моего ареста, нет… Скажи об этом маме.

— Да, правильно, нет. Но… — Кому, как не Шишову, так хорошо были известны все ходы Чаплинского… — Крепись, дочка, — добавил он.

— Я крепка. Скажи об этом маме. Утешь ее.

Шишов вышел на улицу, на которой вновь светило солнце. Он увидел группу детей, веселящихся на улице, оставленной дождем. Он и сам не знал, почему ему показалось, что высокая девушка, шагавшая впереди детей, очень похожа на его Настю.

Напротив здания окружного суда, на углу Софиевской и Владимирской улиц, помещался небольшой ресторанчик со звонким названием «Древняя Русь». Хозяин этого ресторанчика, Филарет Харлампиевич, некогда мечтавший стать актером, и непременно драматическим, безнадежно выглядывал за стеклянную дверь и бормотал про себя: «Почему, Господь, ты так наказал меня, что никто не заходит, почему?»

Недаром роптал владелец ресторанчика. Посетителей действительно не было, а ведь именно здесь можно было достать самые дорогие выдержанные вина известнейших в мире фирм, а также изысканнейшие закуски.

Однажды сюда забрел прибывший в Киев журналист из видной петербургской газеты. Попробовав несколько сортов вин, с особым почтением поданных гостю Филаретом Харлампиевичем, журналист удовлетворенно произнес:

— Я прославлю ваш ресторан…

Филарет Харлампиевич был счастлив слышать это и стал подавать все новые и новые вина. Журналист жадно пробовал их и подогревал хозяина:

— Прима, Филарет Харлампиевич, прима! Я в нашей петербургской газете буду всячески рекламировать ваш ресторан.