Курбан Саид - Али и Нино [litres]

Мы с Нино провожали его в порту. Он с грустью посмотрел на нас, даже не спросив, собираемся ли мы приехать к нему.

– Что ты будешь делать в Иране, отец?

– Может, снова женюсь, – выдал он. Затем церемонно расцеловал нас и задумчиво добавил: – Я иногда буду навещать вас, а если это государство когда-нибудь развалится, можете рассчитывать на мои имения в Мазандаране.

Он ступил на сходню и долго еще махал нам, старой крепостной стене, Девичьей башне, городу и степи, которые постепенно исчезали из виду.

В городе было жарко, и ставни в министерстве закрывались лишь наполовину. Приходили русские делегаты с пресытившимися и хитрыми лицами. Они быстро и равнодушно подписывали бесконечное соглашение, состоящее из пунктов, столбцов и сносок.

Улицы были покрыты пылью и песком, а горячий ветер гонял в воздухе клочки бумаги. Родители Нино уехали на лето в Грузию. В Яламе по-прежнему оставался пограничный патруль и несколько дипломатов.

– Асадулла, – обратился я к министру, – по ту сторону Яламы стоят тридцать тысяч русских.

– Знаю, – мрачно ответил он. – Наш городской военачальник считает, что это всего лишь сговор.

– А если он ошибается?

Министр раздраженно посмотрел на меня:

– Мы можем только заключать соглашения. Все остальное – в руках Аллаха.

У здания парламента стояли верные часовые со штыками наголо. Внутри здания спорили политические партии, а на окраинах русские рабочие угрожали забастовками в случае, если правительство запретит экспорт нефти в Россию. Кофейни были переполнены читающими газеты или играющими в нарды мужчинами. На горячих пыльных улицах детвора устраивала потасовки. Город томился под палящими лучами солнца, а с минарета слышался призыв к молитве:

– Вставайте к молитве! Вставайте к молитве! Лучше молиться, чем спать!

Я не спал, а всего лишь лежал на ковре с прикрытыми глазами. Меня не покидало страшное видение: пограничная станция Ялама, находящаяся под угрозой тридцати тысяч русских солдат.

– Нино, – произнес я, – в городе жарко. Куколка не привыкла к жаре, а тебе нравятся деревья, тень и вода. Не хочешь съездить на лето к родителям?

– Нет, – сурово ответила она. – Не хочу.

Больше я не произнес ни слова, но Нино задумчиво нахмурила бровь:

– Мы могли бы отдохнуть вместе, Али-хан. Да, в городе жарко, но твое имение в Гяндже окружено деревьями и виноградниками. Давай поедем, там ты будешь чувствовать себя дома, а Куколка сможет нежиться в тени.

Я не мог не согласиться. Мы сели в поезд, на вагонах которого красовался герб нового Азербайджана, и по длинной широкой пыльной дороге прикатили на нем в Гянджу.

Церкви и мечети были окружены низкими домами. Высохшая река отделяла мусульманский квартал от армянского. Я показал Нино камень, к которому вражеские русские пули сотню лет тому назад пригвоздили моего прадеда Ибрагима. В реках, окружавших наше загородное имение, высунув лишь голову, неподвижно лежали буйволы. В воздухе стоял запах молока, а виноградины в садах были размером с коровий глаз. Головы крестьян были выбриты на макушке и разделены пробором спереди. Маленький домик с деревянной верандой был окружен деревьями. При виде лошадей, собак и кур Куколка рассмеялась.

Мы распаковали вещи, и мысли о министерстве, соглашениях и станции Ялама покинули меня на несколько недель. Мы лежали в траве. Нино жевала горькие стебельки, подставляя солнцу свое ясное и умиротворенное, как небо над Гянджой, лицо. Ей исполнилось двадцать лет, и она оставалась все еще слишком тонкой по восточным меркам.

– Али-хан, эта Куколка – моя. В следующий раз родится мальчик, и он будет твоим.

Затем она стала подробно планировать будущее ребенка, которое включало теннис, Оксфорд, курсы английского и французского языка, общее европейское образование. Я не сказал ни слова. Куколка была еще слишком маленькой, а у Яламы стояли тридцать тысяч русских. Мы играли на лужайке и обедали на коврах, расстеленных на траве в тени деревьев. Нино плескалась в речушке неподалеку от лежавших буйволов. Нас пришли навестить крестьяне с маленькими круглыми шапочками на голове. Они поклонились своему хану и передали корзинки с персиками, яблоками и виноградом. Мы не читали никаких газет и не получали писем. Мир для нас заканчивался на границах нашего имения и казался таким же прекрасным, как и в Дагестане.

Однажды поздним летним вечером, когда мы сидели в комнате, послышался дикий конский топот. Я вышел на веранду. С коня спрыгнул худощавый мужчина в черной черкеске.