Тарас Рыбас - Красный снег

— Заярите сами к положенному сроку. А я свое дело сделал.

— До конца твоего дела еще далеко!

— Ежели ты тож службу знаешь, — сговорчивее произнес казак, — то и отпускай меня…

— Что ж, езжай! Парламентеров мы не берем в плен… Торопись! В бою встретимся — тоже торопись, не то можешь припоздать. Торопись, казак, время жаркое. Есаулу служи, но и про себя не забывай. За что умирать будешь?

— Не твоя печаль!

— Это верно, печаль не моя. Подавится казак пулей — чья ж это печаль? Детишки поревут, жена поплачет. А есаул и на похороны с попом времени не оставит…

Борода казака стала торчком — сжал зубы.

— Отпусти, — произнес он глухо.

— Иди!

Казак, горбясь, повернулся, спешно протиснул отяжелевшие плечи в узкий пролом землянки.

Все трое вышли поглядеть, как он поскачет по степи.

— Никому не хочется помирать, — промолвил сочувственно Лиликов.

Вишняков глядел на казака, как он пустил коня галопом, не оглядываясь назад. Всадник исчез в белом облаке взбитого копытами снега. Степному простору возвращался прежний покой.

— Жалостлив, — скосил глаза на Лиликова Вишняков, — Себя пожалей… Жалей, жалей, но не задумывайся часто о себе.

— Ты чего об этом? — бледнея, спросил Сутолов.

— Держи щеку, чтоб не дергалась. Общий приказ будешь объявлять ты.

Сутолов опустил голову. Он понимал, к кому относится предупреждение «не задумываться о себе». Устоять против Вишнякова в эту минуту не мог, впервые признав его силу и умение разбираться в военной обстановке.

Казаринка наполнялась голосами. К шахтному двору шли люди с винтовками, берданками, саблями. Показались женщины, старики, за ними бежали дети. Среди шахтеров выделялись пленные, одетые в австрийские шинели.

Вишняков кричал приходящим:

— Есаул ультиматумы шлет! Покоримся или будем биться до конца за наше общее дело?

— Приказывай, где занимать оборону!

— Выглядывали мы его, гада, аж очи попухли!

— Отпиши — пускай штаны покрепче подвязывает!

— Гдзе можи буть мой окоп?

— Вива оборона! Вива советская власть!

Воздух задрожал от гула голосов. На восточной окраине, тускло просвечивая сквозь серые тучи, поднимался желтый диск зимнего солнца. С деревьев и проводов на лица сыпался иней и щекотал, как будто лаская своей морозной лаской распалившиеся гневом лица.

Сутолов поднял руку:

— Повторяю приказ на случай обороны!… Всей обороной командует Вишняков. Отряд шахтеров — командир Сутолов. Отряд военнопленных-командир Янош Боноски. В обороне участвуют все, кому дорога свобода и советская власть трудового народа!..

Вишняков провожал придирчивым взглядом уходящих в степь людей в шинелях, полушубках и шахтерках. Война начиналась. Зачинщиком ее был скверный человечишка — калединский есаул.

За спиной послышались голоса:

— Чего ты с ним цацкаешься? В шурф его толкни — там ни Совета, ни Черенкова!

Вишняков повернулся — возле него стоял со связанными руками Пашка, а за ним — Паргин с полушубком на плече.

— Принимай дезертира, Архип! В шахте думал перебыть, пока бои и всякие сражения!

Вишняков оглядел Пашку — под глазом синяк, разбитая губа вспухла, рубаха разорвана. «Вот он и первый, кто решил отойти в сторону…»

— Ты его вывел: из шахты?

— А кому ж другому! Известно, утомился малость, но Алена помогла.

— Под глазом ее отметина! — засмеялся кто-то.

Вишняков решал, как быть. Пощадить дезертира в такую минуту — значит оскорбить идущих в бой. Внезапно вспомнилась Катерина: ее родич! Не смогла одна кровь вскормить одинаковые сердца! Пашка стоял бледный, дрожа всем телом. По впалым щекам текли слезы.

— Я ведь и не знаю, как получилось… — бормотал он, оглядываясь за поддержкой по сторонам. — Война ведь… чего мне на войне? Я не в солдатах…

— А мы разве в солдатах! — ткнул его в спину обушком Паргин.

Пашка упал на колени.

— Что ж я вам, люди добрые, а?.. Я служил… подтверди, Архип! Катерина тебе не чужая, а мне сестра!.. Что скажете, то и буду делать! Крест мой — буду делать!..

— Не убивайте! — где-то рядом послышался крик Калисты Ивановны.

Вишняков вздрогнул не столько от этого крика, сколько оттого, что она испугалась расправы над Пашкой. Значит, помилования не ждут. И Паргин ожесточился. А он — добрый. В шахте каждый видел: «картошки — себе, хлеб — коню». Уж куда быть добрее, а и он в гневе. Сутолов тоже следит, как поступят с Пашкой. С ним еще не закончен спор.

— Веди! — коротко приказал Вишняков.