Анвер Бикчентаев - Право на бессмертие

Саша, чтобы нарушить затянувшуюся паузу, предложил:

— Ложитесь, товарищ сержант. Я сам подброшу дров.

— Спать уже некогда, — с каким-то внутренним подъемом произнес Бардыбаев и, быстро взглянув на часы, сообщил: — В шесть утра комсомольское собрание перед штабным блиндажом.

В предрассветные сумерки около штабного блиндажа, недалеко от опушки леса, собрались тридцать четыре комсомольца первой роты. Люди еще не знали, почему их созвали в такую рань. Собравшиеся делали различные предположения:

— Добровольцев в разведку будут отбирать, даю честное слово, что так, — говорил Перчаткин.

Его перебил Рашит:

— Ребята, да ведь сегодня день Красной Армии. Праздник...

— Значит, митинг, — решил Гнедков.

Появившиеся командир роты Артюхов, старшина Соснин и комсорг полка Брякин положили конец спору. Вокруг них образовался тесный круг. Под ногами весело поскрипывал снег; над Ломоватым бором гулял ветер. В ясном небе мигали далекие звезды. В темноте трудно было различить лица людей. Однако высокого, худощавого Брякина все узнали сразу. Он, оглядев темные фигуры, весело сказал:

— Товарищи! Времени у нас в обрез, обойдемся без президиума, протокол оформим потом. Нет возражений?

— Правильно. Ведите сами! — послышались голоса.

— Тогда разрешите собрание считать открытым. Слово для сообщения предоставляю командиру роты.

Матросов любил бывать на собраниях. Он давно уже носил в левом кармане гимнастерки серебристую книжку. До сих пор отчетливо стоял перед его глазами тот день в училище, когда его принимали в комсомол. Вот он перед всеми товарищами. Комсорг читает его заявление. В первые минуты Саша струхнул. «А вдруг откажут? Я же в колонии был...» А Саше очень хотелось быть комсомольцем. Он видел, что все отличные ребята, ведущие курсанты, были комсомольцами. Когда ему дали слово, Саша высказался коротко: «Родителей у меня нет. Воспитывался в уфимской колонии. Научился слесарить, образование шесть классов. Хочу пойти на фронт комсомольцем...» Думал, посыплются вопросы, — этого не случилось. «Знаем, достоин!» — закричали кругом.

Как чудесно жить на свете! Сейчас серебристая книжка лежит рядом с сердцем. Другие ребята также берегут свои книжки, дорожат именем комсомольца. «Жаль, нет фотографии на комсомольском билете. Но не беда, приедет фотограф, приклеить недолго... Вот за февраль не уплатил членские взносы, хотя сегодня только двадцать третье. Надо будет внести, тем более идешь в бой... Хорошо, что и Рашит рядом. Кругом — верные друзья. Все испытаны в боях, на них можно положиться… Ну скоро ли начнут?»

Какая торжественная тишина вокруг. Наверняка в эту минуту на всех фронтах проходят собрания комсомольцев. Верно, поднялись с ночи летчики и моряки, саперы и разведчики. Одним словом — все. Может, и в Уфе, в колонии, собрание?

Артюхов говорил:

— Отметим достойно день Красной Армии, — возвратим Родине еще одно село — Чернушки. Пусть это будет нашим даром народу, Сталину… Сталин этого хочет. Ведь Сталин не только в Кремле, Сталин здесь, с нами, в этом вот Ломоватом бору.

Матросов стоял рядом с Габдурахмановым. Конечно, правильно говорит командир: освободим Чернушки в честь дня Красной Армии. Но хочется сказать еще что-то торжественное и сердечное. Двадцать пять лет Красной Армии — срок большой. Сам Сталин ждет, чтобы комсомольцы первой роты освободили Чернушки!

— Разрешите мне, — порывисто произнес Саша, выдвинувшись вперед.

— Давай, Матросов, выходи в круг! — раздались голоса.

Саша вышел на середину и растерялся: с ним это часто случалось и раньше — не привык говорить, когда много слушателей.

— Товарищи! — воскликнул он и замолчал. Как высказать самую дорогую, самую чистую свою мысль? — Товарищи, — повторил он. — Я за себя и за всех вас отвечаю: клянемся выполнить приказ. Буду драться, пока руки держат оружие, пока бьется мое сердце. Думаю, вот сегодня вечером, после боя, когда соберемся в освобожденных Чернушках и подведем итоги боя, товарищ командир роты Артюхов или товарищ парторг Соснин оценят, кто как воевал. Пусть тогда каждый скажет: выполнил Матросов свое слово или нет?

— Правильно! Здорово! — закричали кругом.

Пока шло собрание, повар успел приготовить завтрак. До краев наполняя котелки супом, он приговаривал:

— Не обессудьте, по-настоящему обедать будем в Чернушках. Что, Матросов, остановился? Нехватило? Давай сюда котелок, добавлю. А ты, Габдурахманов? Знаю тебя — чаю надо! Эх вы, башкиры, хлеба не съедите, а чаю выпьете. Давай, густого, грузинского, душистого налью.