Анвер Бикчентаев - Семь атаманов и один судья

На заборе, свесив босые ноги, сидел Камал по прозвищу Шептун. Он, кстати, имел и другую кличку — Лопоухий, потому что слыл уличным чемпионом по размерам своих ушей, но почему-то за ним утвердилось первое и не утвердилось второе прозвище.

Ведь улица, тем более Последняя улица, никогда не ошибается, если кому-либо присваивает прозвище, как орден.

— Эй, эй, эй! — это он кричал, окликая Азамата, который только что вышел из соседней калитки.

Того величали Конопатым номер один, да редко кто осмеливался при нем это произнести. Нрава он был крутого. Он унаследовал отцовский характер. А Большой Сабир был известен всей улице.

— Эй, Азамат, эй, эй!

Веснушчатый мальчишка делал вид, что не слышит. Кроме того, он делал вид, что очень уж любуется своей лодкой, которая тут же, в каких-нибудь двадцати шагах, качалась на волнах.

Делают вид, что не слышат, когда очень важничают. Так поступают, между прочим, не только мальчишки, но и вполне взрослые люди.

Наконец Азамат соизволил поднять голову:

— Стало быть, тебе опять на забор пришлось взбираться?

— Может, мне на верхотуре больше нравится?

— Похоже на то, что опять Синяк по шее съездил?

— Говорят тебе: я сам…

— Будет заливать-то! Лучше ты сознайся: за что?

— Я ему только сказал: «А кожуры не хочешь?»

— Да, видать, тебе немало фруктов прислали родственники из Ташкента. Ума не приложу, зачем ты столько всякой всячины уничтожаешь?

— Чернослив, например, от запора помогает…

Азамат призадумался: неужели заливает? От Шептуна не то, бывало, услышишь! Запор или чернослив — это, в конце концов, одно и то же. Одним словом, малоинтересный разговор для мальчишек. Азамат подумал: это бедняжке невдомек. Ведь Шептун большую часть жизни проводит за забором или на заборе. Короче говоря, страдает из-за своего паршивого характера. Это ему улица мстит.

— Азамат, хочешь, я тебе два чернослива дам? Если, конечно, ты уговоришь Синяка, чтоб он не лез…

— Да, попробуй отговорить! У него вечно руки чешутся.

— Ты тоже его трусишь?

— Я-то? Чего мне вдруг его бояться?

— Он сильнее.

Азамат сказал ничего не выражающим голосом:

— Пусть сильнее…

— Оттого ты и трусишь замолвить за меня хотя бы одно единственное словечко.

— Ты правильно придумал, что я не хочу. Ты, похоже, снова жаловался своему отцу на Синяка. А кто наушничает, того положено бить без разговоров. Ты еще, пожалуй, и на меня пойдешь жаловаться?

— С чего ты это взял? Мой папа ни за что не хочет связываться с твоим батей, это ты сам знаешь.

Шептун заискивающим голосом добавил:

— Я тебе три чернослива дам.

— А, иди ты со своими черносливами знаешь куда…

— Да еще вдобавок новый значок!

— Ты заруби себе на носу: у меня с животом полный порядочек.

— За новый значок любой бы согласился. Даже Земфира!

— Ну, сказанул так сказанул: ее, по-моему, ни за какие фрукты купить нельзя.

— А ты, смеха ради, ее спроси!..

Однако в это самое время послышался сердитый голос Сидора Айтугановича, отца Шептуна.

— Слазь-ка с забора, Камал, пока я за ремень не взялся! Кому сказано, штаны порвешь!

Для отца, разумеется, он все еще Камал, а для всей Последней улицы Камал уже давным-давно Шептун.

Ябеду колотили по древнему мальчишескому закону. Ни один случай, когда он наушничал на приятелей, не проходил для него даром. Последняя улица, самая справедливая во всем мире, считала: так-то оно лучше будет.

Голова Шептуна исчезла за забором и вскоре появилась в калитке. Мальчишка по своему обыкновению зыркнул туда и сюда и лишь после этого рискнул появиться возле Азамата.

— Вон твоя, Азамат, девчонка идет!

— Ты спятил с ума! Какая такая моя девчонка?

— Я же про Земфиру говорю. А хочешь, ее спросим: взяла бы она фрукты или нет?

Сперва Азамат обалдел. После такого заявления любой может обалдеть. Но тут же, не дав себе труда подумать, шагнул в сторону Камала и заехал ему по шее.

— Ты чего? — застонал Камал, шмыгая носом и отступая.

— Ты чего? — повторила Земфира, останавливаясь возле мальчишек. — Вы никак не можете без того, чтоб не драться?

— Приставал со всякой ерундой, — сказал небрежно Азамат.

— Я просто пошутил, а он ни за что ни про что заехал мне вот сюда, — голос Шептуна звенел от злости.