Людмила Третьякова - Театр для крепостной актрисы

Бессонов в своей книге дает понять, что отца знаменитой актрисы сильно угнетал его физический недостаток, а прилепившееся прозвище раздражало самолюбивую натуру. Вероятно, Горбун был совсем не прост и, имея золотые руки, считал, что жизнь обидела его, а люди вокруг злы и несправедливы. Какие иные силы и способности он чувствовал в себе? Каким видел себя в глубоко затаенных мыслях? Сие осталось тайной. Реальностью же для кузнеца было искореженное тело и пренебрежение сельчан, слишком часто видевших его тяжело и мрачно пьяным.

Примечательно, что кузнец пытался даже жаловаться начальству на неподобающее отношение и ненавистную кличку. Но где было искать защиты его жене и детям, жившим в настороженной, вечно грозившей хмельным разгулом атмосфере?

Между тем в большом семействе Ковалевых нашлась душа, которая искренне жалела несчастного, по сути, человека, легко прощая ему все то, на что способно помутненное хмелем сознание. Этой душой была Параша.

Какие-то подспудные нити особой близости соединяли дочку и отца, словно в Параше должны были воскреснуть погибшие в кузнеце задатки, чтобы явиться уже талантом — ярким и неоспоримым. Несомненно, что такие черты характера, как замкнутость, желание отстраниться от многолюдства и веселья — на всех портретах Жемчугова как будто окружена звенящей тишиной, — шли, видимо, от ее отца.

Бессонов утверждал, что и внешне они были схожи — в Кускове одно время хранились изображения Парашиного родителя.

Что разделяло Петра Борисовича Шереметева с его золотыми сервизами и приятными вечерами в обществе Екатерины Великой и деревенского кузнеца, несшего последнюю денежку в кабак, дабы забыться от беспросветной жизни? Бездна. Космос. Один среди звездных светил, другой в придорожной пыли.

Меж тем спустя всего лишь три десятка лет обоих можно было бы увидеть возле колыбели общего внука. И хотя деду- графу и деду-кузнецу не удалось-таки свидеться подобным образом, невероятная породненность состоялась.

Конечно, у судьбы-затейницы много способов творить чудеса. На сей раз из не имеющих, казалось бы, никакой связи совпадений, случайностей, целого скопища самых разнообразных явлений и предпосылок, словно из камешков разного калибра, она выложила две тропинки, дабы в назначенном Провидением месте дать им пересечься. Но главное в том, что тропинки эти не разошлись. Какое-то притяжение удержало одну возле другой, что по плечу лишь силе неодолимой, всевластной, которая правит людьми как послушными солдатами, беспощадно обрекая их то на победу, то на поражение.

И сила эта называется любовью.

Между тем время идет. Из-за границы в Москву, на Никольскую, регулярно приходят письма. Побывав во всех столицах Европы, молодой граф пришел к выводу, что наиболее ему по сердцу Париж с его кипучей культурной жизнью.

Николай Петрович берет уроки игры на виолончели и делает немалые успехи. Этот инструмент останется любимым на всю жизнь. Граф обычно садился с виолончелью среди крепостных музыкантов своего оркестра, чтобы аккомпанировать «звезде» шереметевского театра Прасковье Ивановне Жемчуговой.

А пока в письмах он упорно выспрашивает у батюшки, как обстоят театральные дела в Кускове. Теперь граф уже может рассуждать об этом вполне профессионально — вот что значат тесные знакомства, которые свел он в Париже со знатоками подмостков, композиторами, балетмейстерами, художниками. Ах, какими простенькими и наивными кажутся ему из парижского далека кусковские постановки, какими неискушенными — домашние актеры и актерки! И Николай Петрович советует отцу, чтб из европейских новшеств стоит позаимствовать. Петр Борисович чувствовал: сыну не терпится вернуться и самому взяться за дело.

Наступил 1773 год. И вот Кусково огласилось радостной вестью: со дня на день надо ждать молодого барина. В девичьей и во флигеле, где размещалась женская часть театральной труппы, эта новость обсуждалась живее, чем где бы то ни было.

Никто — смешно сказать! — не мог строить никаких личных планов в отношении кусковского принца, но самого факта его появления в этих краях хватало, чтобы неясные предчувствия, сохраненные в тайне от самых сердечных подружек, будоражили молодую кровь и укорачивали ночной сон.