Людмила Третьякова - Русский Сюжетъ

В оформлении обложки использован портрет

Натальи Николаевны Пушкиной

работы В. Гау

Прошлое не исчезает. Какие бы цифры ни значились на наших календарях, невидимое, неслышное, оно остается с нами. Но его таинственное присутствие обнаруживается, лишь когда мы сами того захотим.

И тогда память, подхлестнутая воображением, делает свое дело. Завеса времени падает. Давно ушедшее прибли­жается настолько, что лица участников давних событий встают как живые, словно обращаясь за сочувствием и по­ниманием

Жизнь – лучший романист. У нее в запасе огромное количество сюжетов, из которых она складывает челове­ческую судьбу. Для героев этой книги все давным-давно определилось. И поставлена точка. Но призадумаешься – и ловишь себя на мысли, что свершившееся и не свершив­шееся в их жизнях имеет отношение к нам. Стоит ли удив­ляться? Мы все незримо связаны принадлежностью к Рос­сии, ее истории, а судьбы людей знаменитых и безвестных во всей своей неисчислимости, в сущности, и составляют один большой «русский сюжет»...

В тот день московский дом Щербатовых чуть ли не с рассвета наполнился суетой. Старая нянька Фоминична послала девушек нарезать цветов да поболее, без оглядки на садовника Егора. Тому третьего дня было приказано опустошению клумб – радость-то какая! – не препятство­вать. Молодой барин возвращается! «Сокол мой ненагляд­ный», – начинала всхлипывать Фоминична о своем лю­бимце, но тут же снова напускала на себя серьезный вид и в который раз, кряхтя и охая, обходила большой дом: не ви­дать ли где каких упущений. Нет, их не было. Люстры си­яли, со старых портретов обмели пыль, от паркета тянуло восковым духом, на кухне готовился праздничный обед. Фоминична и туда сунулась с расспросами и советами, но тут же была выдворена поваром Семеном: «Просим не ме­шать!» – «Ишь, важный какой, – бурча себе под нос, нянька все же ретировалась. – Вам не мешать, так от хо­зяйства одна зола останется. Вот ведь кабалу какую оста­вила мне барыня, царство ей небесное! Домину такую, че­лядь непутевую да малых сиротинушек. Ничего, сдюжила! Ей, покойной, с того света попрекать меня не за что. Ваничку отмолила у Господа от пуль вражьих и Наташеньку в невесты подняла...»

Все было верно. Иван и Наталья Щербатовы выросли без матери. Быть может, из-за этого сиротства и образова­лась между братом и сестрой дружба необыкновенная. При большой щербатовской родне они все же всегда держались вместе, тайн друг от друга не имели. Настоящим испытани­ем для Наташи стала разлука с братом: гвардеец Щерба­тов, как только началась война с Наполеоном, ушел вое­вать. Так, от письма до письма, все четыре года и жила Наташа. Писал ей и самый близкий друг брата, его тезка Иван Дмитриевич Якушкин. Он, по существу, вырос у Щербатовых, считался едва ли не членом семьи.

И вот теперь их обоих, прошедших всю войну бок о бок в одном и том же полку, встречал старый щербатовский дом.

«Едут!» – крикнул, вбегая с улицы казачок. Слуга, с утра безотлучно находившийся на крыльце, поспешил, как было приказано, в покои старого князя Щербатова. Тот тотчас появился, выпятив грудь и приободрясь. Набежала вся челядь. Лошади еще не остановились, как из экипажа выпрыгнул молодой князь, за ним Якушкин.

Наташа, стоявшая впереди всей толпы, бросилась к брату, повисла на шее, уткнувшись лицом в жесткий ворот­ник мундира. Опустив ее на землю, Щербатов поспешил к отцу. «Батюшка!» Поцеловал руку, они обнялись. Старик выхватил из кармана платок. «Господи! Слава Тебе!» – прижав руки к необъятной груди, твердила нянька. Иван отыскал ее глазами, обнял, гладя по голове в сборчатом чеп­це: «Ну, будет, будет, нянюшка, живой же!» И тут же обер­нулся, ища глазами друга, который, все еще стоя у экипа­жа, с улыбкой наблюдал эту семейную сцену. «Жан! Да что ты? Иди...»

Молодой Якушкин... Нам доподлинно известно, как выглядел он тогда во дворе щербатовского дома. Осталась великолепная акварель П.Ф.Соколова – Якушкин в гвардейском мундире, с боевыми орденами и крестом за храб­рость. Он получил его после знаменитого сражения под Кульмом. Крест сорвут с Ивана Дмитриевича после 14 де­кабря 1825 года во время гражданской казни. Но это будет потом.