Владимир Короткевич - Предыстория

Они построились черным клином, черными были их лошади, их железная одежда, черными были перья на их наглухо надетых шлемах и хищно чернели кресты на их белых мантиях. Это было так уродливо и страшно, что люди отводили глаза. Это были три цвета, которые не любили лесные люди. Кровавый цвет хоругви, белый, мертвенный цвет, такой, какой бывает у умерших, и черный цвет смерти. Этот клин летел на деревню, и когда они были невдалеке, в руках их заблистали, неведомо откуда взявшиеся длинные, плоские и широкие ножи. Они ворвались на улицу так, как врывается огонь в лес, опустошая все. Они приблизились к людям и на ходу врезались в толпу, как нож врезается в масло, их руки мелькали, как руки лучших лесорубов в лесу, когда они рубят деревья. Кони не боялись врезаться в толпу, очевидно, они были приучены к этому.

Люди еще недоумевали, когда на белую стену дома хлынула чья-то кровь — и женщина, женщина, которую они почитали, как богиню, святая мать человечества, эта женщина упала на песок с раздробленным черепом и начала царапать песок скрюченными пальцами. Это было так страшно, что люди даже не сразу поняли, что произошло, а затем бросились бежать в смертельном страхе, бежать не в лес, который мог бы дать им спасение, а в свои хижины, которые им казались надежнее всего. Они бежали, еще не понимая всего ужаса происшедшего, а враги следовали за ними. Они гнались за этой беспорядочной толпой и рубили убегавших, так что когда улица сделалась пуста, на ее желтом песке везде алели пятна, как на их знамени, и везде лежали тела с черепами, рассеченными напополам, истоптанные и обезображенные копытами вражеских коней. Люди, успевшие спастись, заперлись в своих хижинах. Но и тут произошло невероятное. Чужеземцы оскорбили святость домашнего очага, они подожгли многие хижины и убили выбежавших хозяев, а в другие ворвались и вытащили людей на улицу. Кровь текла рекой, бежала ручьями по ступенькам хижин, и враги деловито рубили стариков, женщин и детей. Они тут же, на виду у других, с громким хохотом валили на землю сопротивлявшихся девушек и женщин, срывали с них одежды, насиловали их на виду у их женихов и мужей, а когда те рвались из их рук, чтобы спасти честь любимых, убивали.

Через пару часов деревня пылала как свеча, везде, точно подстреленные белые пташки, лежали убитые и опозоренные прекрасные девушки рядом со своими милыми мужьями и женихами. И кровь их смешалась, кровь, которая должна была смешаться только в их детях. Наглые руки железных людей вытаскивали из горящих хижин добро, рвали его на части, и это напоминало стаю волков, дерущихся у трупа убитого ими оленя. Часть рыцарей погналась за теми, кто успел убежать из деревни, рубила убегавших, и ни один из жителей не успел добежать до леса. Тогда враги вытащили из огня бочки с вином и медом, разбили их и начали свой отвратительный пир среди горящих хижин и трупов. Связанных жителей, ничтожную кучку, бросили тут же в пыли, и когда напились, начали резать и их. Разгоряченные вином, пламенем пожарищ, бойней и солнцем, пылавшим вовсю, они, уже обезумевшие, начали подставлять свои шлемы под струи крови, хлещущие из перерезанных шей жертв, и пили эту кровь, выливали содержимое шлемов на руки и лицо. Страшные, похожие на диких зверей, все в крови, с горящими глазами — они были ужасны и, казалось, неуязвимы.

К полудню они совершенно перепились и, попадав среди мертвых, сами мертвецки пьяные, заснули, будто сделали доброе дело.

Ушла из огня только одна девочка, которой удалось спрятаться в кустах, и она поспешила в соседние деревни, чтобы поведать о том страшном, необъяснимом, что постигло деревню у леса. Ей удалось добраться туда без препятствий.

Деревни снялись с мест и перекочевали вглубь страны. А в опустошенной деревне, после того как враги двинулись дальше, было мертво как на кладбище, или правильнее, как в могиле. Черные дымящиеся руины тянулись там, где был ряд цветущих хижин, обожженные стояли сады и везде лежали трупы убитых. Некому было плакать над ними, мать не рыдала над трупами детей, не утирал своей седой бороды отец, не плакали дети над родителями своими, некому было плакать, ибо все были мертвы, только вороны, которые, очевидно, всегда следовали за черной стаей врагов, каркали над пожарищами. И было все мрачно, горе и смерть ворвались в светлый мир любви и надежд.

А враги как буря врывались в соседние деревни, и везде было то же самое, только народ при виде этих свор бежал в леса, не ожидая нападения. Но теперь бежать было некуда, да никто и не хотел оставить страну, которую он создал своими мозолями. Даже если бы они ушли, враги все же рано или поздно нагнали бы их и там.