Владимир Короткевич - Предыстория

Страна поднялась, но это была единственная большая победа: счастье не улыбалось больше хозяевам страны, разгром следовал за разгромом. Захватчики двигались вперед, исходя кровью, но все же двигались. Ряды их поредели наполовину, но и страна-жертва была обессилена. Тогда с мужеством отчаяния вождь собрал последние силы и объединил их в один мощный кулак, грозный и ужасный. Все наиболее сильные парни и мужчины стали в ряды, вооружились и двинулись навстречу врагу. Все, кто только был способен держать в руке топор, все юношество, все дети и старики, все женщины решили драться до последнего…

Невдалеке от места сражения при Темном Боре еще первыми поселенцами была расчищена от леса большая поляна. Думали ли тогда деды, что это место, на котором был ими посеян первый хлеб, станет полем горя и позора для народа их милой земли. Были собраны воедино на этом поле силы обеих сторон. Начинали желтеть хлеба, жаворонки заливались над полем, которое должно было стать полем смерти.

……

Не прошло и суток, как все было кончено, и хлеб, за который сражались люди, был обильно полит их потом и кровью их и засеян трупами павших.

А враги рассыпались по стране. Они вырубили сады у стен городов, которые еще не сдались врагам, отравили источники, загадили храмы этих людей, поклонявшихся солнцу, Человеку, Женщине — самой большой святыне, которая сберегла и выносила в себе все человечество. Настали страшные времена. Жалкие остатки войска лесных людей тщетно пытались сопротивляться.

После битвы на Чистом Поле, где погиб цвет Лесной страны, лучшие ее юноши, лучшие ее мужи, где были безвозвратно сломлены силы края, он не мог уже больше сопротивляться, не мог дать никакого отпора сильным и злым врагам. Лучшие, красивейшие, сильнейшие пали на поле брани, и некому было их оплакать, некому было уронить теплую слезу на холодные тела защитников страны.

В месяце Цветущих лип последние остатки войска страны столкнулись с черными сворами и, прижатые к трясине, окруженные со всех сторон, должны были все пасть на поле боя смертью храбрых. Они дрались с мужеством отчаяния, эти полудети (ибо взрослых мужей уже почти не было в стране), смело бросались на сомкнутые перед ними копья врагов и погибали как львы, смело и честно.

Когда ясно было видно, что смерть не пощадит никого, — сам вождь Ян Вереск содрал с древка тяжелое знамя, тканое золотом, и отдал его своему сыну — великому певцу своей страны, и приказал ему уйти с этим знаменем через трясину, во что бы то ни стало спасти знамя или утопить его в бездне болота, но не отдать его врагу. Сын поцеловал отца, у которого по рано поседевшей бороде вдруг потекла одинокая крупная слеза, обнял его и, попросив прощения у войска за то, что оставляет его в последний смертный час, скрылся в чаще, которой поросли берега этой страшной топи. А войска дрались с отвагой людей, обреченных на смерть, раненые смертельно поднимались и шли на врага, не выпуская до самой смерти из рук, окровавленных и изувеченных, стального лезвия меча. Они были рады, что их реликвия далеко, что она, если и погибнет, то не в руках врага, их знамя, священное знамя Бранибора, под которым они через год после сражения под Темным Бором разбили войска этих наглых собак и гнали их до границ своей страны, знамя, их золотое знамя с черным силуэтом скачущего всадника, который мчался Вперед, туда, куда так же быстро мчалась их страна, их святая земля до прихода этих собак. Их знамя, они верили, что оно еще поднимет народ — и дрались смело и стойко. А враги все наседали, знамя Бранибора было далеко. Солнце клонилось все ниже и ниже и зашло за черные тучи.

А солнце их славы уже зашло, и черные тучи врагов уже окружили маленькую кучку людей в белых одеждах. Все было кончено. Падали последние воины, все туже сжималось кольцо врагов вокруг них, и когда оно сжалось почти совсем, в кольце стоял один Ян Вереск, даже не стоял, а полулежал. Стояла только одна его нога, другая, согнутая, упиралась коленом в землю и вся истекала кровью.

Хохот пронесся в рядах врагов, и сильнее всех хохотал высокий рыцарь в черных латах с коричневым лицом, изуродованным белыми шрамами, тот, которому так доверчиво оказали гостеприимство жители страны и на которых он в благодарность обрушил кровь и ад. Он хохотал, захлебываясь, а у человека, стоящего на колене, звенело в ушах, наливались кровью глаза, тело все слабело и слабело, и последние отблески жизни угасали в глубине души. У высокого лицо дергалось от смеха, он слез с коня и подошел к безопасному теперь врагу, как входят в клетку ко льву, которого каждую секунду грозит оставить жизнь. Хохот стал еще пуще: «Магистр, черт возьми, это почти символ». Лицо магистра горделиво искривилось, и он процедил сквозь зубы: «Что, волк, стоишь? Стой, стой, так же, как ты сейчас стоишь на коленях, так мы поставим на колени весь мир». И он ударил Яна в лицо.