Владимир Короткевич: Чозения

Он бежал из последних сил, потому что понимал: еще несколько минут — и всему конец.

Он задыхался. Нависало низкое — рукой подать — лилово-черное небо. Вытянутые языки тумана, волокна дыма мчались навстречу, в последнее, казалось, мгновение огибая лицо. А за грядою, в бухте, страшно, тоскливо кричала, приближаясь к берегу, одинокая субмарина. Он знал — там тишина. Лишь несколько человек на пирсе неслышно и вяло отгоняют из брандспойтов этот дым, эту пыль, этот сухой туман. А он все ползет. А вокруг, в тишине этот крик.

…Опасность угрожала не только им. Неизвестное угрожало всем, и они мчались, чтобы предупредить людей. А люди были в том здании, впереди, на самой гряде холмов, — там, где она обрывается вниз, к морю. Товарищ тяжело топал рядом — огромный силуэт на черном небе.

Это было странное, неприветливое, мрачное строение. То ли замок, то ли дворец — весь как холодный кристалл. Товарищ не знал, что Северин бежит к этому замку не просто потому, что там люди. Среди них была женщина, страх за которую разрывал сердце. Предупредить, и тогда она, все они укроются и, возможно, выживут. Вниз от замка вели травяные партеры. Не квадратные, а словно половинки вытянутых овалов, закругленными концами вниз, один над другим, как рыбья чешуя. И не зелеными они были, а фиолетовыми от сполохов в небе.

Уже не хватало сил. А над горизонтом, медленно-медленно, еще более черные, чем небо, вырастали вершины туч, похожие на шапки атомных грибов, но во сто крат страшнее.

…Ее не было в замке, когда они подбежали и предупредили жителей. В смертельном, животном страхе за нее он метался повсюду и вдруг увидел, что она сломя голову мчится по этим фиолетовым партерам прочь от замка, от спасения. И, несмотря на то, что было поздно, что пики туч, устремленные на них, выросли в половину неба, он бросился за ней. Черные потоки обогнали их и начали округло загибаться, словно океанский вал.

Он подхватил женщину, понес к замку. Он знал, что им не успеть, что они в лучшем случае достигнут террасы над морем, где ход в бункеры. Но он бежал. И он влетел с нею на террасу. И тогда…

…ахнуло рваным полотнищем небо, и оттуда, как черные падучие звезды, как черные следы трассирующих пуль, потянулись на них и на землю слепяще-угольные нити.

Земля попала в рой черных звезд, и восстали над ней апокалипсические всадники, имя которым Смерть. И самого страшного он не увидел.

И звон наполнил вселенную.

— Кто? — словно на последнем дыхании, хрипло спросил он. — Кто?!

— Ты что, спал?

Только сейчас он увидел окно, стол, серую телефонную трубку в руке и сообразил, что лежит на кровати в своем номере, лежит весь покрытый липкой холодной испариной.

— Василь Павлов звонит. Спал, что ли?

— А-а, Василь, — с наигранным безразличием протянул он. — Да так, малость вздремнул.

Он давно уже приучил себя скрывать от других свои кошмары. Стыдился их. Слишком часто они повторялись — все разные, — чтобы о них можно было рассказывать.

— Ты еще не обедал? — Даже по голосу Василя было ясно, что он-то спит спокойно. — Так, может, подождешь часика полтора, поедим вместе?

— Ладно. Когда? Где?

— Около трех. Как насчет морвокзала? Родименького?

— Лады, — и он положил трубку, встал.

За окном в ручьях дождя лежал Владивосток. Низко-низко нависали над всем грифельные, слившиеся в плотную пелену тучи. Такие низкие, что сопки до половины были упрятаны в них, и казалось, что город тоже потеет под серым одеялом. Парит. Сочащаяся духота. Свинцово блестит Золотой Рог. Дома, деревья, силуэты кораблей — все размыто, будто на японских гравюрах.

В угловом доме, на первом этаже, золотистым пузом светит за окошком королевский пингвин. Там какой-то музей. И нудно, должно быть, этому пингвину смотреть в дождь…

Дождь и дождь. И это в начале сентября. Словно после ясного, горячего августа вновь вернулся дождливый, парниковый приморский июль. Значит, опять повеяли ветры с юга, с моря, опять оттеснили они северный ветер, который в августе, сентябре и октябре несет этой земле вечное солнце, мягкое тепло дней и здоровую прохладу ночей.