Колин Маккалоу - Битва за Рим

Что ответить на такую диатрибу? Никогда не бывая дома и не понимая сына, Цезарь не знал, что сказать, потому промолчал.

Влетев в дом вместе с нагнавшим его отцом, мальчик остановился посреди приемной и крикнул во все горло:

– Мама!

Цезарь услышал звук падения тростникового пера, потом увидел жену, испуганно выбежавшую из своей рабочей комнаты. От ее красоты не осталось почти ничего, она исхудала, под глазами залегли черные полукружья, лицо отекло от рыданий, губы были искусаны.

Все ее внимание было сосредоточено на Цезаре-младшем; убедившись, что он цел и невредим, она едва устояла на ногах: напряжение сменилось упадком сил. Потом она увидела, кого привел сын, и у нее подкосились колени.

– Гай Юлий!

Он поддержал ее, не дав рухнуть, и крепко обнял.

– О, как я рада, что ты вернулся! – сказала она, уткнувшись лицом в пропахшие конским потом складки его плаща. – Здесь царство ужаса!

– Скажите, когда закончите, – напомнил о себе Цезарь-младший.

Родители оглянулись на сына.

– Я должен кое-что тебе сообщить, мама, – сказал тот, озабоченный только собственным горем.

– Что такое? – рассеянно спросила она, приходя в себя от двойного потрясения: сын был невредим, муж вернулся домой.

– Знаешь, что он со мной сделал?

– Кто? Твой отец?

Цезарь-младший снисходительно махнул рукой в сторону отца:

– Нет, не он! Он смирился, и только, иного я не ждал. Нет, я говорю о любящем, добром, заботливом дядюшке Гае Марии!

– Что сделал Гай Марий? – спросила она внешне спокойно, но содрогаясь внутри.

– Назначил меня фламином Юпитера! Завтра поутру мне велено жениться на семилетней дочери Луция Цинны и сразу вслед за этим вступить в должность, – процедил Цезарь-младший сквозь зубы.

Аврелия ахнула и не нашла, что сказать; сначала она испытала огромное облегчение, потому что, услышав, что Гай Марий призывает Цезаря-младшего на Нижний форум, страшно испугалась. Пока сын отсутствовал, она безрезультатно занималась сложением в столбик, все время получая разные суммы, перед ее мысленным взором вставали картины одна другой страшнее, о которых она только слышала и которые теперь пришлось увидеть ее сыну: головы на ростре, мертвые тела, спятивший старик.

Цезарь-младший устал ждать ответа и приступил к описанию сам:

– Никогда я не отправлюсь на войну и не брошу вызов его военной славе. Никогда не буду претендовать на консульство – в этом тоже я ему теперь не соперник. Мне нечего мечтать о титуле Четвертого Основателя Рима. Вместо этого я всю жизнь буду бормотать молитвы на языке, никому из нас уже непонятном, подметать храм, спешить на зов любого Луция Тиддлипусса, чей дом потребуется очистить, и щеголять в смехотворных одеяниях! – Руки с квадратными ладонями и длинными пальцами, по-мужски красивые, взлетели в воздух и беспомощно скомкали пустоту. – Этот старик отобрал у меня права, доставшиеся мне по праву рождения, с одной-единственной целью, чтобы я не затмил его славы!

Ни мать, ни тем более отец не знали, что у Цезаря-младшего на уме, и тем более не были посвящены в его мечты о будущем; теперь они ошеломленно внимали его пылкой речи и напряженно размышляли, как объяснить ему происшедшее и неизбежность предначертанного. Необходимо было внушить ему, что при этих обстоятельствах лучшее, что он может сделать, – это с благодарностью принять свою судьбу.

Отец сделал ставку на суровое неодобрение.

– Не говори ерунды! – сказал он.

Мать была одного мнения с отцом, ведь именно она всегда пыталась привить сыну чувство долга, покорность, самопожертвование – те римские добродетели, коих он, как оказалось, был напрочь лишен. Поэтому и она сказала:

– Не будь смешон! – Но все же добавила: – Ты всерьез считаешь, что мог бы соперничать с Гаем Марием? Это никому не по плечу!

– Соперничать с Гаем Марием? – Сын отшатнулся. – Я превзойду его сиянием, как солнце – луну!

– Если ты так оцениваешь пожалованную тебе великую привилегию, Гай-младший, – промолвила она, – то это значит, что Гай Марий был прав, возложив на тебя эти обязанности. Это необходимый тебе якорь. Теперь твое положение в Риме обеспечено.

– Не желаю обеспеченного положения! – крикнул мальчик. – Хочу бороться за свое положение! Хочу, чтобы мое положение стало результатом моих собственных усилий. Как может удовлетворять должность, превосходящая древностью сам Рим, да еще если эту должность выбрал для меня человек, который печется только о спасении собственной репутации?