Колин Маккалоу - Битва за Рим

Его налитые губы растянулись, обнажив крупные желтые зубы.

– Похоже, наместник римской провинции Азия разделяет его интересы. И наместник Киликии тоже. Жаждущий золота триумвират.

– Что касается Квинта Оппия, он, кажется, не из их компании, поскольку не корыстолюбив, всемогущий царь, – заметил Пелопид. – Они уверяют его, будто эта кампания – ответная мера, направленная против нашего присутствия в Каппадокии, и очень озабочены, чтобы он думал именно так. Я полагаю, Квинт Оппий – один из тех, кого римляне называют человеком чести.

Царь погрузился в молчание. Его губы задвигались беззвучно, как у рыбы. Взгляд был устремлен куда-то в пространство. «Одно дело – нападать, совсем другое – защищаться, – думал Митридат. – Меня вынуждают прижаться спиной к моим границам – я должен бросить оружие и позволить этим так называемым властителям мира изнасиловать мою страну. Страну, которая приютила меня, малолетку-изгнанника, страну, которую я люблю больше, чем саму жизнь. Страну, которую я бы хотел видеть властительницей мира».

– Они не сделают этого! – громко и категорично произнес он.

Приближенные подняли головы. Но царь больше ничего не сказал. Только губы его продолжали двигаться – втягивались и вытягивались, втягивались и вытягивались.

«Час настал, – подумал Митридат. – Мой двор выслушал новости из Пергама. И теперь они вынесут приговор. Не римлянам. Мне. Если я сдамся, покорно прижмусь к земле и дам этим алчным римским посланникам болтать, что они сенат и народ Рима, и буравить мои границы, то мои люди начнут презирать меня. Они перестанут меня бояться. И тогда кто-нибудь из моих кровных родственников сочтет, что пора меня сменить. Взрослых сыновей у меня много, и у каждого есть мать, жаждущая дорваться до власти. И не стоит забывать о моих двоюродных братьях царской крови: Пелопиде, Архелае, Неоптолеме, Леониппе. Если я лягу под римские мечи, поджав хвост, как жалкая шавка, кем меня римляне и считают, то не быть мне более царем Понта. Мне и в живых тогда не быть. Значит, пришло время воевать с Римом. Я этого не хотел, и, вероятно, они тоже. Это сделали три алчных посланника. Итак, я начинаю войну с Римом!»

И тут, как только он принял решение, Митридат почувствовал огромное облегчение. Будто тяжкая ноша внезапно упала с его плеч и рассеялись бродившие в душе тучи. Он, казалось, вдруг увеличился в размерах, его выпученные глаза засверкали – Митридат восседал на троне, словно гигантская золотая жаба. Понт начинает войну. Понт накажет Мания Аквилия и Гая Кассия в назидание другим. Понт захватит римскую провинцию Азия. Понт пересечет Геллеспонт, откроет себе путь в Восточную Македонию – и войдет туда. Понт пойдет по Эгнациевой дороге на запад. Понт пройдет морским путем из Эвксинского в Эгейское море и будет расширять свои владения, пока сам Рим и вся Италия не согнутся перед понтийскими воинами и понтийскими кораблями. Царь Понта станет царем Рима. Царь Понта будет самым великим правителем в истории мира, он превзойдет даже Александра Великого. Его сыновья будут править в таких отдаленных землях, как Испания и Мавретания. Его дочери станут царицами повсюду от Армении до Нумидии и далекой Галлии. Все богатства мира будут принадлежать его властелину, все красавицы мира, все земли! Тут он вспомнил своего зятя Тиграна и улыбнулся. Можно позволить Тиграну владеть Парфянским царством – и пусть идет дальше на восток, хоть до самой Индии и всех тех неизведанных стран, что лежат за ней.

Но вслух царь не объявил, что начинает войну с Римом. Он лишь сказал:

– Пошлите за Аристионом.

Во дворце сгустилось напряжение. Никто не знал, что именно происходило с грозным властителем, восседавшим на усыпанном драгоценными каменьям троне. Но что-то происходило.

И вот в зал для аудиенций вошел высокий, необыкновенно красивый грек, одетый в тунику и поверх нее хламиду. Абсолютно непринужденно, безо всякого смущения он пал в ноги царю.

– Встань, Аристион. Есть работа для тебя.

Грек поднялся и застыл в благоговейном полупоклоне. Эту позу он долго репетировал перед зеркалом, которое царь Митридат весьма предусмотрительно распорядился поместить в роскошных покоях грека. Аристион не мог на себя нарадоваться: ведь ему удается балансировать между низкопоклонством, которое только вызвало бы у царя презрение, и независимостью в поведении, которая неизбежно навлекла бы царский гнев. Уже почти год он пребывал при понтийском дворе в Синопе. Путь из родных Афин был долог. Но он был перипатетиком, странствующим философом школы, основанной последователями Аристотеля, и понял, что навар пожирнее нужно искать не в Греции, Риме или Александрии, а в землях, не столь богатых такими талантами, как он. Ему повезло, он обнаружил, что царь Понта нуждается в его услугах: царь сознавал, что недостаток образования – его слабое место, он испытывал от этого неловкость еще со времени своего визита в провинцию Азия десять лет назад.