Сигрид Унсет - Крест

– Эрленд! – Она стиснула руки и, не помня себя от отчаяния, закричала: – Эрленд! Ужели ты не понимаешь: ты так поступил со мной, что они не могли подумать другое!

Эрленд раскрыл свои большие глаза. Его губы совершенно посинели, но на заострившемся лице вспыхнул вдруг отблеск былой его юной улыбки.

– Поцелуй меня, Кристин, – шепнул он. И казалось, голос его зазвенел на миг прежним задором. – Слишком много было меж нами такого… что нельзя назвать христианским благочестием, супружеским согласием… чтобы мы с легкостью… могли проститься друг с другом… как благочестивые христианские супруги…

Она все звала и звала его по имени, но он лежал, смежив глаза, с лицом белее свежей щепы под седыми волосами. Тонкие струйки крови стекали из уголков его рта; обтирая их, Кристин шепотом продолжала его заклинать – при каждом своем движении она чувствовала липкий холодок крови, которой пропиталось ее платье, когда она вела его в горницу и укладывала в постель. Временами в груди Эрленда что-то клокотало, ему было трудно дышать, но, как видно, он уже не слышал и не чувствовал более и медленно и неотвратимо отходил к вечному сну…

Входная дверь порывисто распахнулась; Ноккве вбежал в горницу, бросился на колени перед ложем Эрленда, схватил его руку, громко призывая отца…

Следом вошел высокий, видный мужчина в дорожном плаще. Он поклонился Кристин:

– Если бы я прежде узнал, госпожа, что вы нуждаетесь в родственной поддержке… – Он осекся, увидев, что перед ним умирающий, перекрестился и отошел в дальний угол горницы. Рыцарь из Сюндбю начал вполголоса читать молитвы, но Кристин, казалось, даже не заметила появление господина Сигюрда.

Ноккве стоял на коленях, склонившись над постелью:

– Отец! Отец! Ужели вы не узнаете меня? – Он прильнул лицом к руке Эрленда, которую Кристин сжимала в своей руке; юноша покрывал слезами и поцелуями руки обоих родителей.

Словно на мгновение вернувшись к действительности, Кристин слегка отстранила голову сына:

– Ты мешаешь нам, – нетерпеливо сказала она. – Отойди…

Ноккве выпрямился на коленях:

– Отойти?.. Матушка, мне?

– Да, сядь с братьями…

Ноккве поднял свое юное лицо – мокрое от слез, искаженное отчаянием, – но глаза матери ничего не видели. Тогда он отошел к скамье, где уже сидели шестеро его братьев. Кристин этого не заметила – она по-прежнему неотрывно, безумным взглядом пожирала лицо Эрленда, уже белое как снег в пламени свечи.

Вскоре дверь отворилась вновь. На сей раз в горницу вступил епископ Халвард в сопровождении священника и дьяконов со свечами и серебряными колокольчиками в руках. Последним вошел Ульв, сын Халдора. Сыновья Эрленда и господин Сигюрд поднялись с места и пали ниц перед святыми дарами. Но Кристин только приподняла голову, устремила на вошедших заплаканные, невидящие глаза и снова, как прежде, рухнула на постель, припав всем телом к мертвому телу Эрленда.

Все огни в конце концов догорают…»

Пришло время, когда эти слова Симона Дарре снова отозвались в сердце Кристин.

Было лето четвертого года после смерти Эрленда, сына Никулауса, и из всех сыновей Кристин лишь Гэуте и Лавранс оставались с матерью в Йорюндгорде.

Два года назад сгорела старая кузница, и Гэуте отстроил новую близ проезжей дороги, к северу от усадьбы. Старая кузница стояла южнее жилых домов, у самого берега реки, в низине, между курганом Иорюнда и огромными грудами камней, которые, как видно, были свезены с полей и сложены здесь еще в незапамятные времена. Почти каждый год в половодье вода подступала к самой кузнице.

Теперь на склоне холма оставались лишь растрескавшиеся от жара тяжелые каменные плиты на месте порога да еще сложенный из кирпичей горн. Нежная, мягкая светло-зеленая поросль пробивалась меж чернеющих на земле углей.

Неподалеку от пожарища у Кристин в нынешнем году было поле льна. Ближние к усадьбе земли Гэуте решил занять под хлеба, хотя хозяйки Йорюндгорда исстари сеяли там лен и сажали лук. Кристин часто ходила теперь к старой кузнице – и не только для того, чтобы присматривать за льном. Каждый четверг, в конце дня, она носила дары – пиво и еду – хозяину кургана. А в светлые летние вечера одинокий горн на лугу вполне можно было принять за древний языческий алтарь. Серовато-белый, покрытый копотью, он смутно выделялся среди молодой травы. Летом, в жаркие солнечные дни, после полудня Кристин ходила с корзиночкой к грудам камней собирать малину или листья иван-чая, из которых очень хорошо готовить освежающее питье от лихорадки.