Сигрид Унсет - Хозяйка

Каждый день он ходил к обедне и простаивал на коленях, молясь у могилы Орма. Кладбище было у приходской церкви в Виньяре, но несколько маленьких детей из их рода нашли место последнего успокоения в домашней церковке в Хюсабю: два брата Эрленда и маленькая дочь Мюнана, Епископского сына. Кристин часто жалела этих малых детей, лежащих в одиночестве под каменными плитами. Теперь Орм, сын Эрленда, упокоился среди этих младенцев.

В то время как все боялись за жизнь Кристин, толпы нищих, направлявшихся в Нидарос на храмовый праздник, проходили через Хюсабю. По большей части то были все те же странники и странницы, которые появлялись в Нидаросе каждый год, – паломники всегда щедрой рукой одаряли бедных, ибо считалось, что их молитвы особенно доходчивы. И нищие привыкли заходить в Скэун за те годы, что Кристин жила в Хюсабю, – им было известно, что здесь, в усадьбе, они получат пристанище для ночлега, обильную пищу и милостыню, прежде чем пойдут дальше своим путем. Но на этот раз слуги хотели было прогнать их, потому что хозяйка лежала больная. Однако когда Эрленд, проведший два предшествующих лета на севере, услыхал, что его супруга всегда очень ласково принимала нищих, он приказал приютить их и обслужить точно так же, как это бывало при Кристин. А утром сам лично обходил убогих, помогал обносить их питьем и едой и оделял всех щедрой милостыней, смиренно прося помолиться за его супругу. Многие из нищих плакали, услышав, что добрая молодая женщина лежит при смерти.

Это рассказал Кристин отец Эйлив, когда ей стало лучше. Но лишь перед самым Рождеством она окрепла настолько, что смогла взять в свои руки ключи от хозяйства.

Эрленд послал известить ее родителей, как только она заболела, но они были в ту пору в отъезде – уехали на свадьбу в Скуг. Потом они приехали в Хюсабю. Тогда ей было уже лучше, но она была так утомлена, что не в силах была долго разговаривать с ними. Ей хотелось лишь одного – чтобы Эрленд был всегда у ее изголовья.

Слабая, вечно мерзнущая, малокровная, она жалась к мужу, набираясь от него здоровья. Былой пожар в крови потух, потух настолько, что Кристин не могла даже вспомнить, как это бывает, что любишь с такой страстью, – но вместе с тем исчезли и беспокойство и горечь последних лет. Кристин казалось, что ей сейчас хорошо, хотя печаль об Орме тяжелым бременем лежала на них обоих и хотя Эрленд не мог понять, до чего страшно ей было за малютку Гэуте, – все же ей было теперь так хорошо с мужем. Он так боялся потерять ее, – это она поняла!

Трудно и больно было бы заговорить с ним теперь… коснуться того, что может нарушить и покой их и радость…

Была светлая летняя ночь, и Кристин стояла во дворе перед дверью в сени, когда домашние вернулись с танцев. Маргрет висела на руке отца. Она была одета и разукрашена так, что ее наряд больше был бы пригоден для брачного торжества, чем для плясок на лужайке у церкви, куда собирался всякий народ. Но мачеха совершенно перестала вмешиваться в воспитание девочки. Эрленд может поступать со своей дочерью как хочет.

Эрленду и Маргрет очень хотелось пить, и Кристин пошла за пивом для них. Девочка немного посидела, болтая, – они с мачехой были теперь добрыми друзьями, ибо Кристин больше не делала попыток учить ее. Эрленд смеялся всему, что рассказывала дочка о танцах. Но наконец Маргрет и ее служанка ушли к себе на чердак спать.

Муж продолжал расхаживать по горнице, потягивался, зевал, но сказал, что не устал. Он запустил пальцы в свои длинные черные волосы.

– Не хватило времени на это, когда мы пришли из бани… Собирались плясать… Пожалуй, ты бы подстригла мне волосы, Кристин… Не могу же я ходить в таком виде в праздник…

Кристин стала было возражать: ведь темно. Но Эрленд только рассмеялся и указал пальцем на дымовую отдушину – на дворе уже был белый день. И вот Кристин опять зажгла свечу, попросила Эрленда сесть и накинула холстину ему на плечи. Пока она его стригла, он поеживался от щекотки и хохотал, когда ножницы касались его затылка.

Она тщательно собрала обстриженные волосы и сожгла их, стряхнув над огнем также и холстину. Затем гладко причесала волосы Эрленда, начиная с макушки, и подправила там и сям ножницами, где края не были ровными.

Эрленд схватил ее за руки, когда она стояла сзади него, положил их себе на горло и взглянул на жену, улыбаясь и закинув голову как можно дальше назад.

– Ты устала, – сказал он потом, отпустил ее и поднялся с легким вздохом.