Сьюзан Ховач - Башня у моря

Вот тогда-то я и поняла: вероятно, со мной что-то не так. Задолго до того, как Патрик сказал мне, что я бесполое, сплошное злосчастье и от меня проку как от козла молока, я уже стыдилась своей ненормальности, как калека стыдится своего уродства. Мое единственное утешение состояло в том, что никто об этом не знал, кроме Патрика и Маргарет, и я была полна решимости не расширять круг осведомленных о моей неполноценности дальше этих двоих. Это исключало возможность каких-либо любовных интрижек, и, хотя я часто встречалась с привлекательными мужчинами, одна только мысль о том, что на моих глазах их восхищение превратится в разочарованное отвращение, обескураживала меня, и я без всякого труда проявляла холодность, когда того требовали обстоятельства.

Мне не приходило в голову, что, возможно, есть и другие женщины, у которых исполнение супружеского долга вызывает такое же омерзение, как и у меня. Мне даже не приходило в голову, что и другие женщины могут с такой же фанатичностью, как и я, скрывать свои недостатки, – ведь никто не выставляет напоказ свою несостоятельность. Считая, что одна такая, я просто как могла несла свой крест, а это было нелегко, в особенности во время самых жестоких ссор с Патриком. Все, даже Маргарет, считали Патрика неизменно добрым и мягким, но в его характере была и темная сторона, особенно очевидная, когда он напивался, а в таких случаях он становился как бешеный и очень несдержанный на язык.

– Сара, ты такая чертова лицемерка! – бросил он мне как-то раз. – Ты заманиваешь мужчину, а когда тот воспламеняется, становишься куском льда. Есть очень вульгарное слово для описания таких женщин, как ты, но, зная твой ужас перед вульгарным языком, я его попридержу, пока ты не попытаешься соблазнить меня поцелуями, а когда задеру твою юбку, впадешь в истерику. Я тебя хорошо знаю, а потому ждать мне недолго.

– И я тебя хорошо знаю, – ответила я, – и знаю твое нежелание задирать мою юбку, а потому нам наверняка придется ждать вечность.

Эта перебранка привела к такому жуткому скандалу, что он все же назвал меня тем словом, что было у него на уме, а вдобавок еще и несколькими другими. Когда Патрик впадал в ярость, то становился очень грубым, и хотя я понимала, что проявляю слабость, пасуя перед вульгарным языком, но поделать с собой ничего не могла. А от разговоров о Супружеском Действе мне становилось нехорошо физически.

После подобных сцен я обычно находила предлог, чтобы несколько дней спать отдельно, но это не решало наших проблем. Меня обижало быстрое согласие Патрика с этим моим предложением, а потом я чувствовала себя униженной от необходимости напоминать ему, что мы оба хотим детей. И впадала в ужас, когда в отчаянии безысходности пыталась его соблазнить. Отчаяние переполняло меня не только потому, что я хотела ребенка, я хотела и самого Патрика – стремилась покончить с одиночеством, в которое погружалась, когда он поворачивался ко мне спиной. Со временем мне становилось все труднее решать, что для меня хуже – жить с Супружеским Действом или без него, я даже начала подумывать, наберусь ли я смелости, чтобы оставить Патрика.

Но это было бы безумием. Женщина, которая уходит от мужа, теряет место в обществе, лишается будущего. Она уничтожена; и хотя я знала, что могу выносить тяжесть несчастливого брака, не выставляя этого напоказ, но и подумать не могла о том, что это станет известно всему миру. Что угодно, думала я, что угодно, только не это.

И поэтому старалась занимать себя, чтобы не думать о моих бедах. В Лондоне это не составляло труда, там хватало знакомых, но за городом… Одна только мысль о жизни в сельской местности наполняла меня ужасом.

«Твоя беда в том, что у тебя нет никаких интересов, – твердил мне Патрик. – На самом деле ты вообще ни черта не умеешь, только тратить деньги, хорошо выглядеть и флиртовать за пальмами в кадках».

Он часто доводил меня до слез, но я старалась не плакать при нем. Я плакала, оставшись одна, а особенно плакала, когда он говорил, что я ничего не умею, – я-то понимала, что это правда. У Патрика было куда как больше художественных способностей, чем у меня, и я всегда сторонилась рисования, а на рояле хотя и играла, но плоховато. Немного читала, немного вышивала, немного того, немного сего, но Патрик ясно дал мне понять, что мои достижения более чем средние.

Однако я не сомневалась: у меня есть какой-то дар, вот только нужно открыть его. Я много размышляла об этом и постепенно, по мере того как один бесплодный год сменял другой, стала понимать: я хочу ребенка не только потому, что от женщины ждут рождения детей, а потому, что была уверена – у меня талант материнства. Я начала постоянно молиться о ребенке. Прежде я не отличалась религиозностью, слишком была занята собой, а потому Бога почти не замечала, но затем вдруг стала очень религиозной, и каким-то чудом мои молитвы были услышаны, когда родился Нед.