Сьюзан Ховач - Башня у моря

– Пока нет. – Мама всегда проявляла благоразумие, никогда не позволяла себе никаких иллюзий. – Твой папа очень занят, к тому же не любит Европу. Через несколько лет мы, конечно, посетим тебя, но ты к тому времени уже обоснуешься, и я не буду тебе так нужна.

– Мама, я уверена, что прекрасно справлюсь! Не понимаю, с чего ты так взволновалась.

– Сара, двум людям очень трудно ужиться, и, хотя Патрик выглядит таким добрым и мягким, он поначалу может оказаться не таким уж добрым.

И она рассказала мне все о Супружеском Действе (она говорила так, словно первые буквы у этих слов прописные) и с каждым словом краснела все сильнее, но дошла до самого конца, почти не прерываясь, чтобы перевести дыхание. Оглядываясь, я могу только восхищаться ее смелостью, но тогда мне казалось, что она поступает отвратительно, рассказывая мне о таких ужасных вещах, и, когда она закончила, я только дерзко ответила:

– Я это все знаю уже сто лет!

Это было, конечно, абсолютной ложью, потому что, выращенная в позолоченном коконе, я бы даже не подозревала, что мужчины и женщины ниже пояса устроены по-разному, если бы не видела Чарльза голым, когда мы были совсем маленькими. Даже классические статуи в особняках на Пятой авеню всегда имели фиговый листок в соответствующем месте.

Мысль о Супружеском Действе не отпускала меня на протяжении всей церемонии венчания, и чем больше я о нем думала, тем сильнее убеждалась, что мне оно понравится, невзирая на маму, которая преподнесла все это так, что вызвала у меня отвращение. Выходя из церкви с Патриком, я пребывала в веселом настроении, решив, что Супружеское Действо не может быть таким уж мучительным испытанием, иначе ни одна супружеская пара не могла бы жить счастливо до самого конца.

Я помню, что очень разозлилась на маму: зачем она меня так напугала, и, когда пришло время покинуть свадебное пиршество, наш прощальный поцелуй был довольно холоден.

Бедный папочка, когда увидел, что я ухожу, ужасно расстроился и заплакал, что меня очень сильно огорчило. Я даже подумала, не плачет ли он потому, что мне придется подчиниться Супружескому Действу, а от этого опять разнервничалась, и у меня его слезы вызвали сильное негодование.

И к тому времени, когда мы добрались до летнего особняка папы, где должны были провести первые недели нашего медового месяца, я злилась и негодовала; у меня даже не возникло желания поцеловать Патрика, а когда оказалось, что он слишком пьян и в первую брачную ночь способен только спать, я на него разозлилась не меньше, чем на папу и маму. И когда я теперь оглядываюсь на прошлые дни, то яснее всего в моей супружеской жизни помню ту злость, которая родилась в первую брачную ночь. То тупое, кипящее негодование, что я никогда не могла ни понять, ни объяснить, чувство, которое каким-то образом, в какой-то момент я обманула, сумела провести. Я часто не ощущала своей злости, иногда взрывалась во время ссоры, но обычно моя злость дремала, малое зерно неудовлетворенности постоянно проедало стенки моего изящного позолоченного кокона.

Нет нужды говорить, что Супружеское Действо было, как и предупреждала мама, сущим адом, только еще хуже. Сначала я думала, что не выдержу его, но, к счастью, Патрик, казалось, расположен к интимным отношениям не больше, чем я, поэтому Супружеское Действо стало ежемесячной обязанностью, которую мы выносили скрепя сердце, потому что оба хотели детей.

Не знаю точно, сколько времени мне потребовалось, чтобы понять, что не все женщины относятся к этому, как я. Это случилось до того, как мы вошли в круг Мальборо-хауса, потому что я помню: к тому времени нравы англичан меня уже не удивляли. Может быть, меня осенило, когда мы обосновались в Лондоне и я познакомилась с молодыми английскими женами, которые любили посплетничать о супружеских изменах знакомых. Меня потрясла сама мысль о существовании такого порока, потому что от нью-йоркского упадничества я была надежно защищена, а когда в конце шестидесятых приехала в Англию, общество дошло до того, что на безнравственность в высших классах смотрели как на нечто само собой разумеющееся. Да, принц Уэльский уже встал на путь, который сделал его окружение самым развратным в Европе, но тем не менее образцом в национальных представлениях о морали служили умеренность королевы и ее двора, и я поначалу даже не поняла, что между словами и поступками многих людей существует пропасть.

Я, конечно, инстинктивно понимала, что ни одна порядочная женщина не может получать удовольствия от Супружеского Действа. Но я испытала большое потрясение, когда узнала, что не только некоторые внешне добропорядочные женщины ведут образ жизни куртизанок, но и по-настоящему «добропорядочные» женщины либо вовсе не возражают против Супружеского Действа, либо относятся к нему как к скучноватому, но приемлемому занятию.