Сьюзан Ховач - Башня у моря

Стоило мне взять его на руки, как я поняла, в чем мой талант. Не просто материнство, но любовь. Я смотрела на моего сына и любила его с такой же страстью, с какой любила отца, мать и брата. После этого у меня долго вертелась в голове мысль: встреть я мужчину, которого полюбила бы с той же страстью, как могла бы любить мужа, то мой избранник не мог бы не полюбить меня в ответ хотя бы чуточку.

После того как родился Нед, мы с Патриком дали друг другу всевозможные клятвы и обещания, которые должны были ознаменовать новый этап нашего брака. Этому предшествовали признания – мы повинились в прошлых ошибках, выразили наши сожаления. Я уверена, ни одна супружеская пара не была так исполнена решимости измениться, как мы.

– Сара, я тебя очень люблю, – сказал Патрик, – и начну жизнь с новой страницы, клянусь тебе.

Меня тронули его слова, и я пообещала ему то же самое, и, решив жить в гармонии, мы открыли новую страницу.

Мне потребовалось несколько месяцев, чтобы восстановиться после рождения Неда, но никто из нас не возражал против этого предлога спать раздельно. Но в конце концов предлог избегать друг друга по ночам исчез, и, как только Супружеское Действо снова подняло свою уродливую голову, я поняла, что никакие благие намерения в мире не могут излечить неизлечимое.

Но я ничего не сказала. Делала вид, что изменилась, хотя это притворство и давалось мне тяжело, к тому же я повзрослела и поумнела. В прошлом я слишком много жаловалась, и вот это по меньшей мере я могла изменить. Еще часто ходила мрачная, в дурном настроении, полная противоположность скромной, покорной жене, но это тоже могла изменить. Я так хотела исполнить свои обещания, а поскольку он держал свои, то чувствовала себя обязанной вдвойне, чтобы не разочаровать нас обоих.

Патрик взял в привычку реализовывать свое супружеское право на интимность раз в неделю, в пятницу. Людям это может показаться смешным, но для нас было проще жить по такому заведенному порядку, потому что в этом случае мы знали, на каком мы свете. Мы знали, что остальные шесть дней в неделю можем не опасаться друг друга, и это сильно улучшило наши взаимоотношения. В пятницу, зная, что нас ждет, мы могли соответствующим образом подготовиться. Например, выпить много вина за обедом, я в этом смысле не отставала от него, а потом мы рано расходились, чтобы избежать невыносимых часов ожидания в гостиной. Вино смягчало мою боль, а иногда совсем уничтожало ее, и я погружалась в то желанное состояние, при котором могла закрыть глаза, думать о чем-то другом и ничего не ощущать. Когда все заканчивалось, мы веселели. Лежали, обнимая друг друга, разговаривали какое-то время о том о сем, и тогда я чувствовала себя очень счастливой, пребывала в убеждении, что лучше жить с Супружеским Действом, чем без него, и тешилась тем, что мы оба готовы предпринимать усилия ради такой близости.

На самом деле главная моя трудность после рождения Неда состояла не в том, чтобы заново приспосабливаться к исполнению моих супружеских обязанностей, а в том, чтобы смириться с жизнью в том месте, где жить мне хотелось меньше всего, – в невыносимой глуши и отупляющей изоляции Кашельмары. К этому времени я уже была готова к сельской жизни; у меня появился Нед, которому я отдавала свое время, и я гордилась тем, что прошла стадию светской бабочки, которая погибала без ежедневной диеты балов, вечеров и обедов. Я могла жить в Вудхаммер-холле в Уорикшире… да я могла жить в любом месте в Англии и смирилась с тем, что мы не можем себе позволить жить в Лондоне. Но Кашельмара! Это был один из пунктов, по которому мы с Патриком никак не могли найти согласия.

– Я знаю, это ужасное место, – сказал Патрик, когда мы приносили обещания измениться, – но нам в течение двух-трех лет иное не по карману. Теперь, когда Дерри не стало, Дьюнеден и кузен Джордж согласились еще раз уладить мои финансовые проблемы, и они пообещали, что если мы только сможем некоторое время пожить скромно в Ирландии, то потом вернемся в Вудхаммер. Так что если бы ты могла потерпеть, дорогая… мне трудно тебя об этом просить, но…

Конечно, я пообещала потерпеть.

Но приходилось мне нелегко. Даже не могу сказать, что́ больше всего не нравилось мне в Кашельмаре. Вероятно, тишина. В Вудхаммере местность была наполнена слабыми звуками: от птичьих трелей или полоскания выдр в реке, от горностаев, которые возились в кустах, до далекого шума железной дороги в ясный день. В Кашельмаре ничего этого не было. Вокруг дома росли деревья, но я редко видела там птиц и ни разу какого-нибудь дикого животного. Во время Великого голода сороковых всех диких зверей истребили ради еды, и, хотя говорили, будто животные вернулись, они предпочитали не попадаться людям на глаза. С озера не доносилось ни звука. Река Фуи беззвучно текла по болоту между песчаными берегами, и даже дождь падал бесшумно, никогда не молотил по окнам и не плескался в дождевой бадье.