Юрис Леон - Суд королевской скамьи

Но в любом случае Саманте с ребенком и мне приходилось искать себе место. Юг отпадал. Мечты Бена, оказалось, не имели ничего общего с действительностью. Там все время чувствовалось напряжение. Несколько сот тысяч негров впервые обрели возможность получить образование в соответствии с Биллем о правах, и они никогда уже не вернутся к привычному порядку вещей. В конце второй мировой войны. запах свободы не только носился в воздухе; я чувствовал, что скоро это скажется на моей жизни, и, когда все произойдет, я снова отправлюсь на юг и буду писать об этом.

Со дня окончания войны папа и его брат Хаим в Палестине предпринимали отчаянные попытки найти своего отца, двух братьев и примерно две дюжины родственников, от которых последние вести из Польши поступили шесть лет назад.

К тому времени, когда я с Самантой и малышом вернулся из Англии, только стали просачиваться отголоски каких-то страшных, невообразимых сведений. Родина моего отца, Продно, оказалась в пределах гетто. Евреев согнали, как скот, в одно место и уничтожили в Ядвигском концентрационном лагере.

Спустя какое-то время горстка оставшихся в живых евреев подтвердила это известие, и все надежды рассеялись. Все были уничтожены, все до единого: мой дедушка, раввин Продно, которого я никогда не видел, мои дяди-и тридцать членов моей семьи.

Остался в живых только один мой двоюродный брат Кадзинский, который оказался в партизанском отряде. После холокауста ему пришлось пережить одиссею, полную кошмаров, когда он стремился попасть в единственное место в мире, где ждали его, в еврейскую Палестину. Он попытался прорваться сквозь британскую блокаду Палестины на моторкой лодке только для того, чтобы его захватили и отправили в лагерь для интернированных в той же Германии. Ему повезло лишь с третьей попытки.

Когда в мае 1948 года Израиль объявил о своей независимости, три сына моего дяди Хаима дрались с оружием в руках. Один из них был убит в бою за Старый город в Иерусалиме.

Печаль и горе, согнувшие моего отца, когда он узнал об уничтожении евреев в Польше, не покидали его до конца жизни.

Когда передо мной открылись просторы Америки и я лучше узнал свою родную страну, я в первый раз влюбился в Сан-Франциско и окрестности залива. Монтерей, Марин и все остальное. Писателей как магнитом тянуло сюда — от Джека Лондона до Стейнбека и от Сарояна-до Максвелла Андерсона. Здесь и обоснуюсь, решил я. В Саусалито. На холмах, глядящих в воды залива, по берегам которого простирается город цвета слоновой кости — Сан-Франциско.

Я понимал, что делается с Самантой, — ей очень нелегко далось расставание с Линстед-холлом.

Я решил, что нужен какой-то компромиссный вариант и начал искать дом в долине Кармел. Мне повезло. В долине росли белые дубы и стояли старые испанские ранчо с толстыми стенами, где было прохладно даже в середине лета. Вдоль береговой линии, на которую обрушивались волны океана; пестрели заросли диких цветов и под ветром качались вершины кипарисов. От красоты Кармела буквально перехватывало дух, а скрипучие рыбацкие баркасы Монтерея и густой аромат от консервного завода напоминали о Стейнбеке. К тому же, недалеко был Сан-Франциско. Но вот Саманта... что с ней творилось?

Я пытался себе все объяснить. Идеальных браков не бывает, так? Несмотря на ее стенания, я все же любил свою жену, и, видит Бог, мне никогда в голову не приходила мысль о возможности расстаться с сыном.

У Саманты был пунктик. Ее единственный брат погиб во Франции. Она осталась наследницей Линстед-холла, который затем должен был унаследовать Бен. Родители ее были крепко в годах, и она с трагизмом воспринимала мысль, что традиции двух столетий Линстед-холла могут прерваться.

Стоила ли игра свеч, пытался я понять.

Признаться, я не люблю лошадей. Единственное, что их интересует — это пожрать. В ответ на заботу они могут изменить вам, они могут лягнуть вас в голову, сбросить с седла, да еще вывалить под ноги кучу навоза. Словом, я отнюдь не хотел ради них приносить в жертву собственную жизнь, пусть даже в Линстед-холле. Я предпочитал пользоваться мотоциклом.

Мысль о том, что Бен растет, не зная всей прелести игры в бейсбол, несколько огорчала меня, но, черт возьми, как бы Саманта не протестовала, к шестнадцати годам он уже будет знать, как управлять самолетом.

Но, откровенно говоря, что плохого в Англии? Я любил ее, можно сказать, так же, как Америку. Лондон? Всего лишь самый большой город в мире. В Англии появилось на свет большинство исписанных мною страниц, но самой заветной моей мечтой оставалось когда-нибудь написать книгу об Израиле.