Юрис Леон - Суд королевской скамьи

Так я и предчувствовал, подумал Эйб. Десять против одного, что они собираются идти на Гамбург. Там будет то еще светопреставление. Ночной рейд — очень красочное зрелище с его контрастами белого и черного. И ковер из красных огней пламени пораженных целей. Эйб спустил ноги с постели и посмотрел на часы. У него как раз есть время побриться и принять душ.

Саманта выглядела усталой и измотанной. Ее бледность особенно бросалась в глаза.

— Ты не опоздаешь, — сказала она. — Я сделаю тебе ванну.

— С тобой все будет в порядке, моя радость. Я имею в виду сегодня вечером. Ожидается, должно быть, самый большой налет, иначе Парсонс не звонил бы.

— Строго говоря, чувствую я себя омерзительно. Но с твоей стороны очень любезно поинтересоваться моим состоянием.

— Ладно, оставим это, — буркнул Эйб.

— Я бы предпочла, чтобы ты не говорил со мной, словно я новобранец перед полковником.

Эйб хмыкнул и сбросил пижаму.

— Что с тобой, дорогая?

— Меня мутит каждое утро вот уже две недели, но этого, как я понимаю, следовало ожидать. Чтобы удрать из этих четырех стен, я часами стою в очередях или то и дело головой вперед кидаюсь в метро. Мы подбираем последние крохи для жизни, и я жутко тоскую по Линстед-холлу. Но с этим можно было бы смириться, если бы я почаще видела своего мужа. Ты улетаешь, потом отписываешься и падаешь без сил, пока тебя не поднимет очередной звонок. В те редкие вечера, что ты оказываешься в Лондоне, ты ночи напролет проводишь с Дэвидом Шоукроссом или в каком-нибудь кабаке на Флит-стрит.

— Ты все сказала?

— Не совсем. Я чертовски устала и несчастлива, но не думаю, чтобы это имело для тебя значение.

— Послушай, Саманта. Я-то думал, что мы очень счастливы. Война разбросала в разные стороны пятьдесят миллионов человек, так что мы можем радоваться, что хоть несколько часов проводим вместе.

— Может, так оно и было бы, не считай ты себя крестоносцем, который должен участвовать в каждом рейде в Германию.

— Это моя работа.

— О, они все твердят, как ты любишь свою работу. Они говорят, что ты лучший метатель бомб во всех военно-воздушных силах.

— Брось, Саманта. Они всего лишь раз в виде любезности дали мне нажать кнопку сброса.

— Командир Парсонс так не считает. Если армаду ведет в бой одноглазый орел — это признак удачи. Наш надежный Абрахам, которого знают все и повсюду.

— Боже мой, Саманта! Как ты, черт побери, не понимаешь! Я ненавижу фашизм. Я ненавижу Гитлера. Я ненавижу то, что немцы сделали с евреями.

— Эйб, ты кричишь на меня! — Саманта, оцепенев, прекратила нападать на него и начала всхлипывать под натиском неумолимой мужской логики. — Это все одиночество, — заплакала она.

— Дорогая, я... я прямо не знаю, что и сказать. Одиночество — брат войны и мать всех писателей. Оно требует от жены писателя умения терпеливо и мужественно выносить его, ибо способность к такому самопожертвованию — величайший дар, который она способна преподнести.

— Я не понимаю тебя, Эйб.

— Я вижу.

— Только не считай меня полной идиоткой. Ты же знаешь, что мы вместе сделали твою книгу.

— Я не мог пользоваться руками, и ты одолжила мне свои. Я полностью зависел от тебя. Когда я ничего не видел и мы тогда занимались любовью, ты была преисполнена счастья, потому что я принадлежал тебе целиком и полностью. Но теперь руки снова служат мне, я снова вижу, а ты по-прежнему ни с кем не хочешь меня делить и понять, в чем теперь заключается твоя роль. Ты ведешь себя так, словно наша жизнь завершилась, Саманта. От нас обоих постоянно будет требоваться способность к самопожертвованию и умение переносить одиночество.

— Ты просто блестяще умеешь так все объяснять. Но я чувствую себя маленькой и глупой девочкой.

— Просто мы начнем все сначала, вместе, дорогая. Но только не делай ошибки, пытаясь стать между мной и моим творчеством.

Саманта вернулась в Линстед-холл. Кроме того, она была беременна, а жить в Лондоне было нелегко. Эйб заверил ее, что он все понимает, и война снова поглотила его с головой.

Бен Кэди родился в Линстед-холле как раз в день «Д». Его отец Абрахам Кэди, согнувшись, писал, сидя за штурманским столиком; когда их самолет Б-24 «Либерейтор», поднявшись из Италии, совершал разведывательный полет за несколько часов до высадки десанта.

10

Такой личности, как Дж. Милтон Мандельбаум не существует, подумал Эйб. Он всего лишь персонаж из плохого романа о Голливуде. Он всего лишь пытается вести себя как Дж. Милтон Мандельбаум.