Шмуэль-Йосеф Агнон - Помета

И насколько же велика любовь поэтов Святости к Месту, вкладывающему в их уста подходящие слова для прославления Его законов и заповедей, с любовью нам переданных!

Открылись двери "арон ha-кодеш" и увидел я: будто человек стоит, а голова его – меж двух свитков Торы.

И услышал я голос, исходящий оттуда, из кроны Древа Жизни [61] - "Древо Жизни" часто бывает основным мотивом орнамента занавески "арон hа-кодеш", шкафа, где хранятся свитки Торы. . Я склонился, не смея бросить взгляд туда. Посмотрел на свой молитвенник и увидел, как буквы голоса, идущего из кроны Древа Жизни, появляются на страницах. Буквы выстраиваются в слова заповедей Ашема, согласно порядку, определенному нашим учителем Шломо ибн Гвиролем, да упокоится душа его с миром.

А человек между свитками был похож на царя. Я весь сжался, пытаясь как бы исчезнуть, чтобы он не увидел меня. Ведь не может того быть, чтобы царь пришел в свою Страну и из всех рабов нашел только самого ничтожного.

Мои усилия были напрасны.

Я унизился, и он увидел меня.

Как я это понял? Он заговорил со мной.

Почему именно со мной? Не было здесь больше никого, кроме меня.

Не устами говорили мы. Мыслями обменивались.

Буквы складывались в слова, слова складывались в мысли. Их я помню дословно.

Вот слова, которые мы молча произнесли.

Спросил он: "Что ты делаешь здесь один ночью?"

Ответил я: "Разве не знает господин, что Шавуот сейчас и положено читать Тикун Лель Шавуот? Этим я и занимаюсь, правда сейчас я читаю "Азhарот" учителя нашего Шломо ибн Гвироля, да упокоится душа его".

Он подошел ближе и наклонился над моей книгой, посмотрел в нее и сказал: "Это книга Шломо..."

Удивился я, что не добавил он к имени ничего, не назвал его "рабби".

Еще не знал я, что говорит со мной сам рабби Шломо ибн Гвироль.

Расскажу, что произошло дальше.

Поминальные свечи освещали сарай.

Колючие цветы вокруг вечной свечи напротив “арон hа-кодеш” источали аромат, который смешивался с другими запахами – дома молитвы и садовых цветов. Спокойствие и тишина царили на небе и на земле.

Не слышно было просьб снизу и голосов сверху.

Я схватился за голову и стал думать о произошедшем. Нельзя было сказать, что это сон – мне был задан вопрос и я на него ответил: сейчас Шавуот и ночью положено читать Тикун Лель Шавуот.

Но все-таки странно... Зачем понадобилось раби Шломо ибн Гвиролю, главе поэтов Святости, спускаться из дворца поэзии в этот квартал, в этот сарай и говорить с этим человеком?

Я рискнул поднять голову и оглядеться.

Невозможно было поверить в происходящее, хотя не было никаких сомнений, что он был здесь, говорил со мной, и я ему даже отвечал.

Может, это произошло, когда открылись небеса? Но они открываются на мгновение. Может ли в одно мгновение произойти такое?

Я не чувствовал времени, но прошло его не так много, пока он заговорил со мной вновь. Не голосом говорил.

Слова его возникали в моих мыслях из его мыслей.

Ашем дал мудрость сердцу моему, чтобы понять их.

Понять, но не запомнить. Я только осознавал, что говорят со мной, а не с кем-то другим, ведь один я был в молельном доме и один читал "Мицвот Ашем", написанные раби Шломо ибн Гвиролем.

Вспомнилась горечь, с которой читал я "Дай мне рассвет, Творец, хранитель мой...", а в конце концов, когда нашел он Ашема, ужас овладел им – "Твоим величьем потрясён…"

И к этой горечи добавилась другая – "О бедной пленнице…"

Приложил я пальцы к горлу, как обычно делал старый хазан, и запел его нигун – "Швия ания…"

Раби Шломо прислушался.

Сказал я ему, что в моем городе, в каждом месте, где молились по нусаху "Ашкеназ" [62] - "нусах" – обряд, ритуал; "Нусах Ашкеназ" – порядок молитвы в ашкеназских нехасидских общинах. , было принято было исполнять пиютим, мелодии которых я прекрасно помню, но особенно – пиют "О бедной пленнице…", ибо это первая геула, услышанная мною в детстве от нашего старого хазана.

Вспомнив эту геулу, вспомнил я субботнее утро, когда стоял я в Большой синагоге нашего заснувшего города. Спазм сдавил моё горло, и я заплакал.

Увидел это раби Шломо и спросил: "О чем ты плачешь?"

Ответил я: "О городе своем, где все евреи погибли".

Прикрыл он глаза, и я увидел, как притянул он к себе страдание моего города.

Подумал я: ведь не знаком раби Шломо ни с кем из его жителей, кроме меня, и будет судить о нем по мне.