Шмуэль-Йосеф Агнон: Простая история

Вдова Мирл не вставала с постели много лет. На врачей ушли все ее средства, но это не принесло ей облегчения. Бог, который видел, как она страдает, решил взять ее к Себе.

Умирая, Мирл сказала своей дочери Блюме:

— Я знаю, что мне уже не подняться. Не сердись, что я не оставляю тебе ничего. После моей смерти обратись к Боруху-Меиру, нашему родственнику, уверена, что он тебя пожалеет и приютит.

Произнеся эти слова, Мирл повернулась к стене и вручила свою душу Господу.

Так Блюма стала круглой сиротой. Пришедшие утешить ее соседи увидели, что в доме пусто, и вспомнили:

— Ведь у них есть в Шибуше богатый родственник, владелец лавки Борух-Меир Гурвиц. Он должен взять Блюму к себе.

Блюма кивнула:

— Да, и мама говорила то же самое.

Как только кончились семь дней траура, соседи Блюмы в складчину наняли извозчика, дали ей кое-что из еды в дорогу и отправили ее в Шибуш.

— Этот твой родственник — очень богатый человек, его в городе все знают, — сказали они ей. — Ты просто спроси, когда приедешь, и тебе сразу покажут, где он живет.

Оказавшись в доме своего родственника, Блюма села на стул в прихожей и поставила рядом с собой свои пожитки.

Вечером из лавки пришла Цирл, жена Боруха-Меира, и увидела у себя в доме новое лицо. Она взяла Блюму за подбородок и спросила:

— Кто ты, дорогая? И что ты здесь делаешь?

Блюма встала.

— Я — дочь покойного Хаима Нахта, — ответила она. — Мама моя умерла. Вот я и приехала к вам, ведь вы мои родственники.

Цирл поджала губы и ничего не сказала. Блюма опустила голову и взялась за свои узелки, как если бы это было все, за что ей оставалось держаться в этом мире.

Цирл вздохнула:

— Нам грустно услышать о смерти твоей матери, да успокоит Всевышний ее душу. Я ее никогда не видела, но слышала, что жизнь у нее была нелегкая. Отец твой тоже ушел на тот свет раньше времени, и очень жаль, потому что лучшего еврея не сыскать было. Рассказывали, что он всю свою жизнь провел за книгами. Надо думать, часть своих знаний он передал тебе. Я сама в книжных премудростях не сильна. Надеюсь, однако, что ты обучена и кое-чему из того, что должна знать каждая женщина.

Изменив тон, она продолжала:

— Ну ладно, сегодня тебе обратно все равно не вернуться, а завтра поговорим, посмотрим, что тут можно сделать.

Она показала Блюме комнату, где та может устроиться на ночь. Блюма, уставшая за день, сразу же уснула, но среди ночи в испуге проснулась. Где она? И кровать, и комната не ее. Ей показалось, что в этом чужом для нее месте она не сомкнет глаз всю ночь. Никогда раньше она так не боялась, что ей не удастся заснуть. Второй раз она проснулась на рассвете. Попыталась понять, почему она так беспокойно спала, и вспомнила, что ей приснилось, будто она сидит в повозке на улице своего городка и ей стыдно, потому что все могут ее там видеть. Она слезла с повозки, и тут лошади понеслись, а она осталась посреди улицы с протянутыми руками в смутной надежде, что появится хозяин лошадей и остановит их, пока они кого-нибудь не задавили. Однако никто не шел, и, уверенная, что вот-вот произойдет несчастье, она закрыла лицо руками, чтобы не видеть того, что должно случиться.

В доме еще никто не вставал. Блюма лежала в постели, обдумывая свое положение. На улице под ее окном громыхали повозки. Железнодорожная ветка соединяла Шибуш со Станиславом, и два раза в сутки в городе останавливался поезд. Его встречали извозчики, которые одних пассажиров доставляли на вокзал, а других — с вокзала домой.

Блюма проснулась еще раньше, чем проехал первый извозчик. Она привыкла вставать рано: при больной матери, прикованной к постели, вся домашняя работа лежала на ней.

Блюма и здесь поднялась по своей привычке спозаранку, но все вокруг было для нее непривычно. И звуки, доносившиеся с улицы, и стены чужой комнаты. Потолок был гораздо выше, чем в доме ее родителей, из-за чего Блюме казалось, что комната парит в воздухе. Всю свою жизнь она прожила в одноэтажном домике и сейчас, лежа в постели на втором этаже, чувствовала себя так, как если бы она взобралась на какой-то ненадежный насест.