Томас Фланаган - Год французов

Возможно ли объяснить себя человеку вроде Трейси, держащемуся общепринятых взглядов, простодушному и набожному? Да Мур и не пытался. Его честность запятнана грязными обстоятельствами. История, общество существовали для него лишь как средоточие власти, хитросплетение причин и следствий, немощи и силы, господства и раболепия. Сам же он, силой собственного разума, оставался независим от этих пут, защитив холодный, осторожный рассудок свой броней ироничности — броней надежной, проверенной и оцененной по достоинству. Сама свободолюбивая суть его побуждала к такой независимости: лавируя меж берегов, он не приставал ни к одному. Мысли его, словно птицы, кружащие над землей, кажется, вот-вот сядут, ан нет — вновь взмывают в небеса. Браун же раскинул силки, и заметались в них беспомощные вольные птицы. Дороже золота заплатил он за избавление Джона. Он поставил мысли свои на службу Брауну. Ирония, но уже не его, а судьбы. Отец бы похвалил его, обрадовался бы, что сломлена столь нарочитая гордость. Ну да бог с ним.

Трейси, конечно, прав. Мура мучали угрызения совести, но отнюдь не в христианском толковании. Мур — историк, таковым он себя по крайней мере считал. А историки не продают правду политикам ни за деньги, ни за спасение брата. Вот какую веру он исповедовал, и, как доказывает история, напрасно.

Разумеется, в конечном счете в 1800 году был принят Акт об Унии, объединивший Англию и Ирландию, однако католики добились полноправия лишь через тридцать лет, Мур не дожил до этого времени. Больше в общественной жизни он не участвовал, хотя несколько раз его понуждали занять пост в руководстве Католической ассоциации. Статей он больше не печатал, полагали, что он продолжает исследовать историю Французской революции. В Мейо его считали весьма образованным человеком, пытливым ученым, однако в Лондоне забыли даже его имя, разве что вспоминали его трактат о партии вигов.

В 1805 году он женился, и брак его породил многочисленные толки и сплетни в Мейо, ибо женился он на племяннице Денниса Брауна, Саре. Она только что вернулась в Ирландию после скандальной связи с лордом Голмоем, известным повесой. За три года до этого Мур познакомился с ней в Лесном — поместье Брауна, куда его привели дела.

Дом этот был много скромнее, чем усадьба Браунов в Уэстпорте, где жил брат Денниса. Он более не носил титула лорда Алтамонта. После объединения Ирландии с Англией ему присвоили титул маркиза Слайго — так в какой-то степени вознаградились заслуги Денниса Брауна перед английским правительством. Самого Денниса вознаградили иначе: сделали членом английского парламента и самым могущественным человеком в Коннахте. Среди крестьянства за ним укрепилась репутация чудовища-людоеда (после «усмирения» 1798 года) и пережила его не на один десяток лет. Впрочем, репутация его мало беспокоила. Он пообещал восстановить мир в Мейо, и слово свое сдержал. А последние из повешенных уже давным-давно сгнили под коркой дегтя, и с эшафотов их поснимали. В кабаках о его зверствах распевали песни, но к ним он оставался глух. В Ирландии народ редко бывает доволен властью.

Поместье Лесное было спроектировано неудачно: конюшня и псарня примыкали к дому, от них на захламленном мощеном подворье стояло зловоние. Да и навоз не убирали, а затаптывали меж плохо пригнанных булыжников.

До Мура неслись голоса слуг, конюхов, они перебрасывались беззлобными шутками, подтрунивали друг над другом.

— Жизнь у нас здесь немудреная, — сказал Браун, встретив гостя. — Никаких музыкальных салонов, как у брата, никаких искусственных прудов, китайских драпировок. Вы бы посмотрели на эту драпировку. Что там только не нарисовано: и пагоды, и всадники. Все стены ими изукрашены. — Он положил руку на плечо Муру.

— Проходите, друг мой, проходите.

— Я приехал лишь затем, чтобы поговорить о судебных положениях. Что явствует и из моего письма. Спасибо, что сочли возможным принять меня.

— Полноте, полноте. Вы гость желанный. В кои-то веки пожаловали.

В передней комнате было сумрачно. На стенах пожелтевшие портреты, лишь белеют под слоем лака и пыли лица.

— Жалкая мазня, — бросил Браун. — Лучшие картины, разумеется, в Уэстпорте. Там и отцов портрет, и Питера, и дедушки. Здесь же родня помельче, всякие кузены и прочие. Кроме вот этого. Взгляните. — Он подвел Мура к портрету мужчины в военном облачении семнадцатого века, здоровый румянец, длинный крючковатый нос. — Вот полковник Джон, во всей своей красе и при всех регалиях; готов ринуться за королем Яковом в бой: не сносить головы кое-кому из протестантов. Понятно, почему мой брат — ныне маркиз Слайго — не повесил этот портрет у себя. Да, в те времена все мы были католиками: и Муры, и Брауны, и Трейси.