Альфред Теннисон - Королевские идиллии

И услыхали сверху детский крик.

Там, уцепившись за скалу корнями,

Похожими на кольца черных змей,

Полузасохший возвышался дуб.

На нем гнездо орлиное виднелось.

Ненастный ветер древо обдувал,

И слышался сквозь ветер крик ребенка.

Взобравшись на скалу, затем на древо,

Сэр Ланселот из страшного гнезда

Достал малютку-девочку. Она

Не пострадала вовсе от когтей

И клюва. А младенческая шейка

Рубиновым трехрядным ожерельем

Украшена была. Король Артур

Малютку пожалел и королеве

На воспитанье отдал. Неохотно

Гиньевра в белы руки приняла

Дитя, но вскоре нежно полюбила

И называла пташкою своей [193],

И забывала с нею о себе

И о своих заботах. Но угасла

Жизнь юная, еще в гнезде орлином

Поражена смертельною болезнью.

Невыносимо было королеве

Глядеть на ожерелье, ибо в ней

Оно будило память о ребенке.

И отдала она его Артуру,

Сказав при том: «Король мой, вот рубины

Невинности усопшей. В вашей воле

Наградою их сделать на турнире».

Король в ответ: «Мир да пребудет с ней —

С малюткой мертвой, дочерью орлицы!

Пускай живет и после смерти память

О девочке, коль так вы пожелали.

Однако, Королева, почему вы

Не носите на поясе своем,

На шее иль руке брильянты те,

Которые из озера я спас,

А Ланселот завоевал затем лишь,

Мне кажется, чтоб вы носили их».

«Уж лучше бы вы дали утонуть

И сгинуть им, – промолвила Гиньевра, —

Брильянты эти не дали мне счастья!

Изумлены? Так знайте, их лишилась

Я в тот же миг, как только получила.

Они с моих ладоней соскользнули,

Когда я наклонилась над рекой,

Где барка с мертвой девою плыла.

Так пусть прекрасные рубины эти

Ждет лучшая судьба, ибо они

Наследство не костей братоубийцы,

А тела нежного невинной крошки.

Кто знает, может быть, добудет их

Из ваших рыцарей – наичистейший

Для самой чистой из придворных дев».

Она замолкла. И по всем дорогам,

Бегущим среди выцветших полей

От Камелота к дальним крепостям,

Весть о турнире раструбили трубы.

И стали рыцари по всей стране

Оружие готовить, дабы славу

Добыть себе пред ликом Короля.

А утром перед громким тем турниром

Явился к Королю простолюдин.

Шрам от кнута рассек его лицо

От уха и до уха. Сломан был

Нос у него, и выбит глаз. Одна

Рука была отрублена, другая —

С раздробленными пальцами – болталась.

И возмущенно вымолвил Король:

«Мой подданный, из-за кого на смерть

Пошел Господь наш, что за лютый зверь

Твое лицо клыками искромсал?

То дьявол был? А может, человек

Тебя – подобье Божье – изувечил?»

Плюясь сквозь частокол зубов разбитых —

Чужих навеки языку, и черной

Культей болтая, произнес калека:

«Он отнял их и в замок свой угнал —

Он, кажется, из рыцарей Стола…

Угнал всю сотню Красный этот Рыцарь.

Я пас свиней, а этот Рыцарь Красный [194]

Напал на нас и в замок их погнал.

Когда же к вам воззвал я, как к тому,

Кто справедлив и с бедным, и с богатым,

Меня он изувечил и убил бы…

Спасло меня лишь то, что он надумал

С посланьем в Камелот меня отправить.

«Ты передай, – сказал он, – Королю

И всем его лгунам, что создал я

Свой Круглый Стол на севере страны.

В чем ни клялись бы рыцари его,

Мои клянутся в противоположном.

Скажи, что, как и двор его, мой замок

Наполнен шлюхами, и все ж мои

Достойней будут, ибо никогда

Себя не выдавали за других.

Скажи, что, как и рыцари его,

Мои – все своим женам изменяют,

И все ж мои честнее, ведь они

Другими не желают и казаться.

Скажи, что час его пришел: уж близко —

Язычники, копье его сломалось,

И стал соломинкой Экскалибур».

Артур взглянул на Кея, сенешаля:

«Ходите за беднягою, сэр Кей,

Как будто он наследный принц, покуда

Не заживут все раны у него.

Язычники – те вздыбленные волны,

Что, отступив однажды в клочьях пены,

Годами ждали часа своего, —

Предатели, разбойники, убийцы

И прочие отбросы, от кого вы,

Друзья, смогли очистить королевство,

Ибо верны мне были и отважны,

На севере, подобно Сатане,

Вновь поднимают голову свою [195].

К вам, рыцарям из тех, кто помоложе,

К вам, новопосвященным, чьи цветы

Стать жаждут полновесными плодами

Великих подвигов, я обращаюсь!

За мной! Раздавим нечисть! И тогда

Дороги, даже самые глухие,

По всей стране вновь будут безопасны.

Вы ж, Ланселот, на этот трон садитесь,