Джозеф Конрад - Личное дело. Рассказы (сборник)

– Я подумал про себя, он, видимо, чем-то опечален, что-то у него не так. У молодых людей ведь свои проблемы. Я не особо его рассмотрел. Заплатив за лимонад, я удалился.

Пока Граф прогуливался неподалеку от оркестра, ему показалось, что он дважды видел этого юношу в толпе. Один раз их глаза встретились. Вполне вероятно, это все-таки был его недавний сосед по столику. Но вокруг было так много похожих молодых людей, что Граф не был до конца уверен. Однако он не придал этому особого значения, разве только его поразило нескрываемое раздражение и досада на лице юноши.

Вскоре, устав от ощущения несвободы, которое случается испытать в толпе, Граф стал понемногу удаляться от оркестра. В отличие от суеты концертной площадки, мрачные аллеи манили обещанием одиночества и прохлады. Он пошел по одной из них, шагая неспешно, пока звук оркестра не стал еле слышен. Тогда он пошел в обратном направлении. Спустя некоторое время он опять повернулся. Так он проделал несколько раз, пока не заметил, что на одной из скамеек кто-то сидит.

Скамейка располагалась как раз между двумя фонарными столбами, в полумраке.

На краю сиденья, откинувшись на спинку, сидел человек. Ноги его были вытянуты, руки сложены, голова поникла на грудь. Он не шевелился, будто уснул. Но когда Граф проходил мимо в следующий раз, поза его изменилась: теперь он сидел, наклонившись вперед, локти упирались в колени, пальцы раскатывали сигарету. Поглощенный этим занятием, он не поднимал глаз.

Граф продолжал свой неспешный моцион, удаляясь от оркестра. Нетрудно представить себе, как он предается наслаждению (хотя и с присущей ему сдержанностью) благоуханием южной ночи и смягченными расстоянием звуками музыки.

Спустя некоторое время Граф приблизился к человеку на скамейке в третий раз. Он по-прежнему сидел в той же понурой позе, упершись локтями в колени. Высокий воротник и манжеты его рубашки были единственными светлыми пятнами в полутьме. Граф сказал, что заметил, как человек вскочил, будто бы собираясь уйти. Но не успел он и подумать, как мужчина уже стоял перед ним и спрашивал низким вежливым голосом, не будет ли сеньор так любезен дать ему прикурить.

Граф ответил на просьбу учтивым: «Конечно», – и опустил руки с намерением исследовать карманы брюк в поисках спичек.

– Я опустил руки, – сказал он, – но до карманов так и не добрался. Я почувствовал давление вот здесь. – Граф указал пальцем на точку под грудной костью – то самое место, откуда самураи начинают харакири, ритуальное самоубийство, совершаемое вследствие позора, оскорбления, несовместимого с тонкой душевной организацией.

– Я взглянул вниз, – продолжил Граф голосом с нотками благоговейного ужаса, – и что я вижу? Нож! Длинный нож…

– Вы же не хотите сказать, – воскликнул я в изумлении, – что вас вот так запросто ограбили в парке Вилла в пол-одиннадцатого вечера, в двух шагах от тысяч людей!

Он кивнул несколько раз, глядя на меня в упор.

– Кларнет, – добавил он задумчиво, – как раз заканчивал свое соло, и могу вас заверить, я слышал каждую ноту. И когда оркестр грянул фортиссимо, этот тип закатил глаза и сквозь зубы прошипел с величайшей яростью: «Молчать! Ни звука, или…»

Я не мог справиться со своим изумлением.

– Что это был за нож? – спросил я весьма не к месту.

– Довольно длинный. Возможно, стилет, а может, кухонный нож. Лезвие длинное и узкое. Оно блестело. И глаза его блестели. И зубы тоже. Я их видел. Вид у него был абсолютно свирепый. Я подумал: «Если я его ударю, он меня убьет». Как я мог с ним сражаться? У него нож, а я безоружен. Мне ведь около семидесяти, знаете ли, а он молодой мужчина. Мне показалось даже, что я узнал его – мой угрюмый сосед по столику. Но не могу утверждать наверняка – ведь таких, как он, здесь очень много.

Весь трагизм момента отразился на лице Графа. Вероятно, он был просто физически парализован от неожиданности. Мозг его, однако, работал необычайно живо, перебирая все возможности подать сигнал тревоги. Среди прочих возникла идея отчаянными криками позвать на помощь. Но он не сделал этого по причине, которая дала мне прекрасную возможность оценить его самообладание. Ничего ведь не мешает нападавшему также позвать на помощь – промелькнуло у него в голове.

– Молодой человек мог мгновенно отбросить нож и заявить, что нападавшим был я. Почему бы и нет? Он мог сказать, что это я на него напал. Так ведь? Мое слово – против его! Он ведь мог заявить что угодно, выдвинуть самые нелепые обвинения. Откуда мне знать? Судя по одежде, он был не рядовой грабитель, а рангом повыше. Что б я сказал в свое оправдание? Он был местный – я иностранец. Конечно, у меня с собой был паспорт и возможность обратиться к консулу, но быть арестованным и доставленным в полицейский участок ночью, как преступник? Нет уж, увольте!