Наоми Френкель - Дом Леви

– За твое здоровье, отец!

И когда господин Леви возвращает грустную улыбку сыну, Фрида снова ударяется в плач. К удивлению всех дядь и теть, господин Леви подходит к ней, подает ей руку и ведет к столу.

– За здоровье Фриды! – поднимает бокал господин Леви с особой приязнью. – Фриды, нашей верной домохозяйки и распорядительницы, которая вырастила и воспитала в духе доброты нашего сына, виновника сегодняшнего торжества.

Господин Леви отвешивает поклон покрасневшей Фриде и наливает ей вино в бокал, и Гейнц, неожиданно для самого себя, наклоняется к ней и целует в лоб «добрую старушку» на глазах всех присутствующих. Тетя Финхен шуршит, копаясь в сумочке: «Странные обычаи в этой семье».

– Лехаим! – гремит дед. – Лехаим!

После тоста в ее честь Фрида возвращается на место. Встает дядя Герман и трижды откашливается. Фердинанд жмет под столом руки детей, чтобы они не осмелились в чем-то помешать.

– Дорогие члены семьи! Мне выпала честь сказать несколько слов на этом вечере.… – дядя снова откашливается, словно на миг проглотил язык, хотя всего-то хотел сказать, – вы имеете честь выслушать меня.

– Дорогие члены семьи! Дорогой мой брат Яков! Дорогой сын моего брата Артур и его дорогой сын Гейнц, я имею честь выразить радость, связанную с молодым отпрыском, вышедшим из ствола крепкого и долголетнего дерева нашей семьи, распространившейся от хлопковых полей до стальных мостов. Дорогие члены семьи! – «Гордыми и крепкими растут наши древа».

Многие воспоминания пробуждаются в сердцах дядь и теть, в сердце деда, и отца, и Гейнца при словах старой студенческой песни «Гаудеамус игитур!», «Будем радоваться!».

Дед подпевает в усы, господин Леви улыбается, а дяде Лео слышится топот лошадей, скачущих на ипподроме.

«Гаудеамус игитур», – объясняет дядя Альфред тете Регине, – старинная песня средних веков, песня вернувшихся в лоно религии, ставшая затем застольной песней. Да, да, радость это искра всего живого!

Гейнц видит светлые волосы Герды на скамье в университетском парке.

– Лехаим! За жизнь! Будем радоваться! – звенят ударяющиеся друг о друга бокалы.

Даже Бумба и Иоанна пьют за здоровье Гейнца.

– Когда умер кайзер Вильгельм Первый, – рассказывает тетя Финхен во время трапезы, – весь императорский дом оделся в черное из превосходного шелка, заказанного у моего отца.

– Девочка моя, покойный дядя Соломон, как правило, говорил: «На женщине более красивы белые одежды из хлопка, чем из шелка и бархата. И очень поучительно, что сказал мудрец: жемчужина извне и отрепья под ней, не так ли?

– Да, простота в одежде, – дядя Альфред снимает очки и протирает их салфеткой, – простота одежды и простота духа должны быть едины. Это то, что ввели еврейские мудрецы: богатые и бедные погребались в простых хлопковых одеждах…

– Но, Альфред, – резко перебивает его тетя Регина, – как ты можешь говорить о погребальных одеждах в этот праздничный час?

– И как они это объясняли? – завершает дядя Альфред свое объяснение, не обращая внимания на выговор тети Регины. – Потому что перед вечностью все равны.

И тут встал дед и прервал обрывки разговоров, звон рюмок, вилок и ложек. Служанки с десертом на подносах стоят по стойке смирно. Все слушают речь деда:

– Друзья мои! – возвышает голос и рюмку дед. – Сама по себе реальность, сама по себе жизнь – это счастье. Друзья мои, давно ли это было, когда впервые начертали на воротах фабрики мое имя «Леви и сын»? И вот сегодня здесь перед вами мой внук, молодой и полный энергии, верный сын Леви, а теперь – хозяин металлургической фабрики «Леви и сын». Ха, дорогой мой внук! – хлопает дед внука по плечу, который чуть не падает с ног от силы хлопка. – Дорогой мой внук, подними бокал, и выпьем за будущее твоего дома, во имя будущего фабрики и во имя будущего этой страны, силы которой удесятеряют железо и сталь, и родина верна семьям, глубоко пустившим корни в ее земле. Дорогой мой внук, то, что ты получил в наследство от отцов, береги, чтобы оно продолжало действовать в твоих руках! Пейте, друзья мои, пейте за жизнь и в честь нового года! В честь жизни, которая широка, и богата, и добра для всех верящих в нее и всех любящих. Друзья мои, лехаим! За жизнь!

Зал наполнился звоном бокалов и здравицами, и над всеми – гремел голос деда:

– Друзья мои, говорю я вам, сама по себе реальность, сама по себе жизнь – это счастье!

Длинные языки золотистого света протягивает дом Леви к верхушкам каштанов в саду, на тихую площадь, дома которой погружены в дремоту, безмолвны и темны в отсветах снега. А за площадью – Берлин празднует Рождество.