Наоми Френкель - Дети

– Где твои очки, Альфред? Что ты с ними сделал?

Дядя опускает голову, пытаясь спрятать от деда свои больные глаза. Руки его шарят по столу и сжимают ножик из слоновой кости для вскрытия конвертов. Эдит сидит рядом с ним и видит, как руки его дрожат.

– Что случилось, дядя Альфред?

Снова он не отвечает, роняет ножик.

– Что-то случилось с вашими очками? – требует ответа Гейнц. – Расскажите, дядя Альфред.

– Разбились, – коротко отвечает дядя, и теперь губы его тоже дрожат.

Дрожание его губ видели все. Дрожание губ Зераха никто не видел. Они вздрогнули, когда дед повысил голос:

– Разбились? И это все? Ты расстроился из-за разбитых очков? Это на тебя похоже – выглядеть несчастным из-за пары разбитых очков.

– Пара разбитых очков, – бормочет Зерах и смотрит во все стороны, не услышал ли кто его бормотание. К счастью никто не слышал. Дед удивляет всех, как только он может удивлять. Извлекает из кармана пару очков и дает сыну. Гром небесный! Дед ненавидит очки, потому что они напоминают ему нос, на котором они были надеты, тестя, профессора анатомии, известного всем патологоанатома. Поэтому трупный запах возникает в ноздрях деда при виде очков. И вот, открылся позор! Лицо деда, в руках которого очки, смущено, и Бумба выходит из себя от большого волнения:

– Не давай ему еще, сначала надень их сам, дед! Мы хотим тебя видеть в очках. Правда, мы хотим видеть! Дед в очках, ура!

Уверенным воинским шагом дед шествует к сыну и дает ему очки. Он даже подкручивает усы впервые за последние несколько часов.

Дядя Альфред исполняет желание деда, но глаза его за стеклами усиленно моргают. Неудобно ему в очках деда.

–Прошу прощения, отец, действительно извиняюсь, но они мне не подходят.

– Гейнц, – приказывает дед, – поезжай сейчас же к оптику с твоим дядей. Пусть он подберет ему новые очки.

«Оптик?» Это слово заставляет Зераха вскочить с места, словно его имеют в виду. Моргает. Ему видятся темные разбитые очки оптика Залмана в городке, и разбились они здесь, в доме Леви, и комната наполнилась тайнами очков, как тогда, в детстве, рынок окружал его тайнами. Именно потому случилось то, что случилось.

– Езжайте к оптику Рунке у Потсдамской площади, – говорит дед, – скажите, что я вас послал. Мы с ним друзья. Он отличный оптик.

– Оптик Залман, – говорит Зерах, – отлично, отлично...

– Что ты сказал, Зерах? – удивляется дед. – О каком оптике ты говоришь? Мне такой не знаком. Ты его рекомендуешь?

– Извините. Это была просто оговорка.

– Поехали, дядя Альфред, – говорит Гейнц.

Но дядя не собирается ехать. Он укутал колени тигриной шкурой, ему все еще холодно, и он сплетает пальцы рук на письменном столе покойного брата.

– Спасибо, – улыбается он отцу и Гейнцу, и даже Зераху, и отрицательно качает головой.

– Езжай! – подгоняет его дед. – Скоро семь. Магазины закрываются.

– Спасибо, отец. Не хочу я сегодня выходить из дома. Не хочу, – решительно говорит дядя.

– Время близится к семи, – опускается Гейнц в кресло, которое заскрипело под ним.

– Семь? Филипп должен появиться в любую минуту.

– Филипп? – дед тоже опускается в кресло.

При упоминании имени Филиппа все задумываются, даже Бумба замолкает. Только лицо Эдит побледнело, и рука ее гладит шерстку Эсперанто. Не слышно обычного смеха кудрявых девиц. Уже несколько недель они не красятся, не пользуются украшениями и духами. Для кого? Друзья их частью сбежали из Германии, частью вообще перестали с ними встречаться. Теперь они перебегают глазами от Эдит к дверям, и обратно.

– Аполлона выпустили из тюрьмы, – говорит Инга, словно пытаясь удивить себя и всю семью.

– Мы видели его и говорили с ним, – добавляет Руфь.

– Что вы говорите! – удивлен дед.

– Да, он освобожден, дед. Просто открыли перед ним дверь камеры и выпустили.

– Говорил я вам, что не все так плохо, – говорит дед.

– И что он теперь будет делать? – спрашивает Гейнц.

– Приказали ему покинуть Германию в течение месяца.

– И куда он поедет?

– Он получил визу в Южную Америку, и очень доволен. Там неплохо певцам его жанра.

Фрида пересекает комнату в столовую. В руках у нее банка с зелеными сосновыми ветками. Проходит мимо Фердинанда, тот чихает.

– Ш-ш=ш! – выговаривает ему дед.

– Вы уже слышали? – говорит Фердинанд. – Наш друг, Шпац из Нюрнберга, тоже стал нацистом.

– Предупреждала я тебя: перестань говорить глупости, – говорит ему Руфь.

– Это не глупости, а правда. Везде огромные объявления о скором выходе в свет иллюстрированного альбома стихов...