Наоми Френкель - Дети

– У меня нет больше мечтаний, Гейнц.

– Это неправда. А если и правда, то я верну тебе твои мечты.

Тонкая улыбка на ее губах, со скрытым намеком на иронию. Потянулась в его объятия, но тело ее недвижно. Он поцеловал ее в сухие губы. И они безжизненны. Только потрясение в душе, что мужчина держит ее в объятиях и желает ее. Но и потрясение это не согревает больше ее сердце. Он берет ее голову в ладони и целует морщинки вокруг ее глаз.

– Эрвин просил тебя заботиться обо мне, – подозрительность пробуждает ее от дремы.

– Нет. Эрвин не просил меня заботиться о тебе. И я ничего ему не обещал.

– Ты жалеешь меня, Гейнц.

– Я люблю тебя, Герда.

Она видит искренность в его словах, глазах, на лице. В этом много жалости.

– Гейнц, – говорит она, и материнские нотки слышны в ее голосе, – оставь это.

– Все это ты – Герда. Все. Ты мой дом и на чужбине. Ты в моем доме – и все хорошее, и красивое, и чистое, что было у нас, – со мной, укрыто в моем доме. Ты, Герда, в эти страшные дни, для меня новое начало, новая жизнь.

– Новое начало? Новая жизнь?

– Да, Герда, да. Мы что, потерянное поколение? И всего-то нам по тридцать. Мы вовсе не потеряны! Есть продолжение! Продолжение, которое можно оживить. В углу закрученной портьеры – паук погружен в дремоту среди собственной паутины. Она поворачивает голову к портьере, и Гейнц видит полосу седины в ее волосах.

– Герда, если я тебя потеряю, для меня все будет потеряно. Все.

Не глядя на него, она отвечает с большой печалью:

– Не возлагай свои надежды на меня, Гейнц. Я ничего не могу тебе дать. Жизнь наша завершилась с нашей юностью. Эрвин всегда ожидал завершения юности, всегда говорил, что настоящая жизнь начинается со зрелостью. Это не осуществилось. На пороге зрелости решилась наша судьба. Зло в том, что уже в нашей юности определилось наше будущее. С чистотой нашей юности выросло чудовище, которое сейчас вырвалось наружу. Из наших надежд и мечтаний вырвалось на нас это чудовище, которое мы носили в себе, и оно растерзало все наши мечты. Эрвин растерзан. Меня растерзают. Тебя? Нет, тебя нет. Ты не должен быть растерзан этим чудовищем. Ты не участвовал в наших грезах, ты и не должен разделить нашу судьбу.

Она смолкла, и снова отвернула лицо к закрытым окнам.

– Герда, ты не должна брать на себя всю вину. В счет твоей жизни входит и твой сын, сын Эрвина. Лучше ему расти среди евреев. Только среди них он сможет познать глубину ужаса, в которой жил его отец в свои последние дни.

Печаль утончает свет ее глаз и лица. Но ни один мускул не вздрагивает на ее лице. Он отходит от нее шаг за шагом, пока не натыкается на стол и нащупывает чашку, которую она подала ему. Тяжкое молчание повисло в комнате. И вдруг – звук тяжелых шагов по ступенькам лестничного пролета. Лицо ее белеет. Он бросается к ней, и она поднимает руки, чтобы его остановить. Руки ее дрожат, и он останавливается. На лестничном пролете стук шагов и шум голосов. Шаги прекратились, голоса смолкли. Но страх не исчез из комнаты. Гейнц подымает жалюзи.

– Не открывай окно, – кричит Герда, – опусти жалюзи.

Около дома стоит телега с углем.

– Герда, это были шаги продавца угля.

– Да, он каждый день приходит в это время.

– И каждый день ты так пугаешься?

– В один из дней и они придут.

Он обнимает ее и целует в губы. Она раскрывает их и прижимается к нему лицом.

– Герда, – шепчет он, – Герда, как наша жизнь так запуталась! – Она обнимает его за шею, она ощущает его всего. Его руки охватывают ее как нечто, окутанное покровом.

– Только закрой жалюзи, Гейнц. Я прошу тебя.

Он опустил жалюзи и повернулся лицом к ней. Она стоит около кровати. На миг он замирает, как бы не веря, не понимая ее намерения. Но рука ее тянется к настольной лампе, и комната погружается в сумрак. Пол еще подрагивает от его быстрых шагов – и все смолкает. Даже звуки каплющего крана исчезают.

Руки его на ее теле спокойны. Ее белое лицо сливается с белизной подушки. Глаза смотрят на него, как бы желая принять Гейнца, чужого мужчину, и ту страсть, которая пронеслась над нею. Отворачивает голову, и глаза его следят за ее лицом, отвернувшимся к книге стихов на ночном столике. Медленно, с большой осторожностью он гладит ее тело, и губы его, погруженные в ее волосы, хотят вернуть ее лицо.

– Спасибо тебе, Гейнц, – шепчет она.

Он удивлен. Отнимает лицо от ее головы.

– Ты меня благодаришь? Ты – меня?

Она молчит, только прикрывает руками обнаженную грудь. Он тянет простыню, чтобы ее прикрыть.