Наоми Френкель - Дикий цветок

Напряжение ожидания покалывало кончики пальцев, и он рванулся в дождь – искать ту, необходимость которой в эти мгновения просто его изводила. На улице Каплан замедлил шаги. Тель-Авив, чуждый ему город, рябил в глазах множеством солдат и солдаток, вышедших на обеденный перерыв. Он остановился у круглой тумбы с объявлениями и рекламой: различные призывы посетить вечера развлечений мешались с объявлениями о собраниях на темы дня, и слово «мир» пестрело на всех листках – с возвращением территорий, без возвращения территорий. На одной рекламе мужчина обнимал девушку. Это было приглашение на фильм о бурной любви. Эта парочка еще более испортила Рами настроение, он сжал зубы и закутался в своей форме. Желание найти Бейлэши все усиливалось, преодолев первоначальную мысль, что девица нужна ему в этот дождливый день, чтобы развеять скуку ее таким нестандартным лицом и фигурой.

На одном из углов перекрестка улиц Каплан и Ибн-Гви-роль шло строительство высотного здания, но в такой день на этом огромном бетонном каркасе, продуваемом ветром со всех сторон, не было видно рабочих. Рами смотрел на это строение в самом центре города, бетонный памятник под сочащимся дождем, и произнес вслух:

«Я чувствую себя неважно».

Пересек улицу на красный свет, стал у витрины магазинчика модной одежды. На стекле было написано – «Ольга». Нарядные платья в окне, висящие на вешалках, имели вид огородных пугал. Он смотрел на свое отражение во влажном стекле и видел, насколько он похудел от съедающего его в последнее время одиночества и печали. С букв «Ольга» тяжелые капли падали на отражение в стекле. Здесь – конечная остановка. Имя «Ольга» как печать. Он не нашел девицу и уже ее не найдет. Буквы продолжали ронять тяжелые капли, но теперь и на стоящую рядом девушку, у которой не было серебристого клубка волос. Она разглядывала платья, бросая мимолетный взгляд на Рами, и улыбка не сходила с ее губ. Рами пошел за ней и, пройдя несколько шагов, увидел предмет своих поисков. Она была видна за широким стеклом окна магазина сантехники. Она разглядывала голубой умывальник, поглаживая фарфор. Рами ворвался в магазин, встал рядом с ней, она взглянула на него своим заносчивым взглядом и продолжала поглаживать умывальник.

«Ты интересуешься умывальниками?»

«Еще как».

«Хочешь выйти замуж?»

«Многого хочешь».

Что сказать, девица прикончила его ответом, как будто именно он просил ее руки. Вышли на улицу, и перешли в гастрономический магазин напротив. В нем толпились солдаты и солдатки, жуя бутерброды. Она растолкала их локтями, и никто на нее не обиделся. Дерзкая улыбка и серебристый клубок волос на макушке давали ей дорогу к продавщице за прилавком. Принесла две лепешки с сосисками и намекнула ему кивком головы, чтобы он пошел расплатиться, как будто именно он пригласил ее пообедать. Магазин был настолько забит народом, что они были вытеснены к выходу и вышли прогуляться по улице Ибн-Гвироль под ее зонтиком. Естественно, он держал зонтик, и она ела бутерброд, не переставая при этом говорить и совсем близко держаться от него, под прикрытием цветного зонтика, со всех сторон которого падали капли дождя. Она была немного ниже его, и серебристый клубок ее волос прыгал перед его глазами. На тротуаре тоже прыгали капли дождя, и он вспомнил считалку, под которую они скакали в детстве:

Ты и я,

Осел и корова,

Но осел

Это ты.

Вдруг захотелось ему свернуть зонтик, чтобы дождь смыл все, чем она намазала лицо – чтобы серебро с волос, и синева век, и чернота ресниц, и коричневая краска на щеках, и красная помада на губах сошли бы на лепешку, и она бы их сжевала зубами. Но тут она повернула к нему лицо и улыбнулась той странной улыбкой, от которой холод и жар прошли по его телу. И тогда он начал про себя декламировать в ритме их шагов считалку, каждый раз заканчивая: но осел это ты.

Она не переставала говорить, и лишь иногда поглядывала на него. В течение короткого времени он уже знал о ней многое. Она родилась в Тель-Авиве, отец же ее родился в Петах-Тикве, но всегда говорил, что родился в Малабесе, так по-арабски называлась Петах-Тиква. Вообще, он такой шутник и клоун, каких мало. Зовут его Иосеф по имени Трумпельдора, который сказал, что хорошо умереть за свою родину, но кличут его Иоське. Мама же родом из Польши, и прибыла в Израиль с «детьми Тегерана», которые, по сути, были младенцами, спасенными от Катастрофы. Кстати, Бейлэши это имя ее бабки, матери ее мамы, которая умерла еще там. Если бы у мамы родился сын, его бы назвали Залман, по имени деда, отца мамы, который тоже умер там. Все мамины братья погибли там, кроме сестры мамы, которая и привезла ее сюда. Понятно, что в удостоверении личности ее дочь, то есть девицу, записали под именем Белла. Но кто знает, действительно ли ее имя – Белла. Мама всегда звала ее – Бейлэши, и потому все ее так зовут. У нее нет ничего против этого имени, которое – она это чувствует – имеет сексуальное притяжение. Кстати, она единственная дочь старых родителей. Отец потерял душу, пока уговорил маму забеременеть. Такая вот странная ее мама. У нее есть в Хайфе старая тетя, самая младшая сестра бабки, и мама нашла у нее всякие старые фотографии умерших родственников. Понятно, что есть также фотография молодых бабки Бейлэши, и деда Залмана, и пятерых малых детей. Все эти фото мама развесила в спальне, Боже сохрани и прости! И она занимается любовью с отцом под фотографиями этих мертвецов. Так она не права, что ли, когда говорит, что мама – человек странный? Дважды в месяц у нее нервный приступ, и она так плачет, что невозможно выдержать. От этих рыданий она выглядит ужасно блеклой и непривлекательной. А плачет она из-за отца. Он – страшный бабник, бегает за каждой юбкой, даже уродиной, лишь бы была молодой. Ну, так что? У мамы нет эксклюзивного права на отца, как право на собственный плач. И она устраивают отцу эти сцены не менее двух раз в месяц. Так он успокаивает ее в пятизвездочной гостинице. Обычно он приберегает эти звезды для своих девиц, но два раза в месяц выделяет маме. Тогда и она чувствует себя симпатягой и обретает на некоторое время успокоение. У отца денег куры не клюют. У него галантерейный магазин на бойком месте, и он делает хорошие деньги на булавках, пуговицах, вышивках и прочих глупостях. Кстати, живут они в северном Тель-Авиве, в хорошем месте и в неплохой квартире, и, кстати, у мамы сейчас очередной приступ депрессии, и отец с ней среди пяти звезд, в Эйлате. Какое везение! Квартира пуста, и он может прийти к ней в гости, даже сегодня вечером. Обдала его синью век, приблизилась еще немного, улыбалась и моргала. О чем говорить, веселая девица. Пригласила его развлечься с ней в ее квартире, но адреса не назвала. Иди, ищи ее! Так или иначе, все это шутка. Прогуливаясь, они снова оказались у того же гастронома, она остановилась, сказав, что еще голодна. Теперь он взял на себя инициативу и купил ей лепешку с сосисками. Она стояла в углу магазина, солдат подставил ей спину, и она записывала что-то на клочке бумаги. Когда Рами подал ей бутерброд, она дала ему записку с адресом. Дождь продолжался, и он видел свое отражение в витринах, прыгающее по тротуару в ритме считалки и глядящее в сторону убегающей в офис девицы: осел это ты.