Самуил Полетаев - Антон и Зяблик

Они вышли из поселка. Впереди открылись мягко всхолмленные поля, затянутые плавающим туманом. Из-под тумана, как из-под слоя воды, проглядывали изумрудные клинья овса, ржаво-красные квадраты гречихи да уходящий к горизонту извилистый овраг с ветвями овражков. Солнце пробивалось сквозь хмарь, и от земли, окоченевшей за ночь, из-под тяжелой росы, лежавшей на утренних травах, поднимался хлебный дух полей, теплый дух напоенного солнцем разнотравья.

Волик приспустил «молнию» замка на курточке. Отец часто оборачивался, поджидая сына.

- Красота какая, чуешь?

- Чую, - устало соглашался Волик и все чаще оглядывался назад.

Поселок давно уже скрылся за пригорком, только на горизонте, над синей полоской леса, двигался, клубясь и расползаясь, далекий паровозный дымок.

Дорога привела к коноплянику. Антон бросил чемодан, побежал в заросли, раздвигая стебли, и долго шуршал в них. Волик подошел к коноплянику, по-собачьи втянул в себя запах листвы, резкий и незнакомый. От зарослей веяло жутью, в них была еще ночь. На вершине стебля качался реполов. Выпятив красную грудь, он бесстрашно смотрел на мальчика.

- Па! Ты где?

«Пинь?»-спросил реполов, затрещал крылышками и улетел в глубину конопляника, взъерошив листву.

- Пап! - уже громче крикнул Волик.

В небе появился коршун. Он кружил над конопляником, тоскливо и угрожающе вереща. Крики его то замирали, удаляясь, то становились громче и ближе. Наверно, кого-то искал. Поодаль столбиком торчал из кочки длинноносый суслик, он шевелил усами, по-птичьи тонко и прерывисто свистел.

- Па! - как можно сдержанней сказал Волик. - Я печенья пожую, ладно?

Серым шариком покатился суслик по пашне и исчез, провалившись сквозь землю.

Волик несколько раз громко щелкнул замком чемодана, - может, отец, подумал он, есть захочет и поспешит к нему. Но и эта уловка не помогла - конопляник не откликался.

И тогда Волик понял, что отец заблудился. Конечно, заблудился! Очень просто - зашел, а обратной дороги никак не найдет. Плутает где-то в чаще, ищет выхода не в той стороне. Как это Волик сразу не догадался!

- Па-а-а-а! .. Пап-ка!..

Он беспомощно оглядывался на дорогу, извилисто уходившую к горизонту, на кривоватые, побелевшие от старости телеграфные столбы с провисшими проводами, на которых спали сизоворонки, на узкую полоску леса. Над лесом равнодушно поднимался к небу паровозный дымок…

Отец вышел из конопляника и остановился над сыном, усмехаясь и теребя подбородок. У Волика подергивались губы.

- Прости, сын. Не знал я, что ты слабонервный такой.

Они пошли дальше. Волик глядел в землю и поеживался от презрения к себе. Такой далдон, а испугался, как дошкольник!

Антон чувствовал, что переборщил, но главное - жаль, теперь не расскажешь, как они, деревенские мальчишки, прятались когда-то в коноплянике, пугая друг друга, как уходили в ночное на дальние пастбища, как весною гоняли плоты в разлившейся пойме Листвянки, пропадали в лесу и не заявлялись домой по два-три дня. Костры в ночном, скачки на неоседланных конях, купанье до синевы, набеги на церковные сады… Да мало ли что было в детстве, таком теперь далеком и милом, и разве есть такие слова, чтобы рассказать обо всем этом? Да и поймет ли Зяблик, выросший в городе, знавший деревню понаслышке, а природу - только по выездам на дачу?

Когда Волик был совсем маленьким, всякий раз, видя его разобиженное лицо, Антон испытывал неудержимую нежность. Он и сейчас, глядя на его недобрые и усталые глаза, вдруг почувствовал желание подхватить его на руки и подбросить вверх. Он смерил взглядом долговязую фигуру сына, растеребил аккуратный кок на его лбу и дал шлепка.

- Отстань!

Антон озабоченно посмотрел на часы:

- Время идет, а хоть бы одна собака пробежала мимо. Пустыня!

- Никто не заставлял тебя идти,- отозвался Волик.- Сидели бы на станции и ждали. В буфете поели бы чего-нибудь.

- Поесть? Это идея!

Они присели на пригорке, раскрыли чемодан. Антон перебрал нехитрые запасы, прихваченные для земляков, которых не видел сто лет, любовно оглаживал бутылки с коньяком, крякал, потирая руки и подмигивая сыну.

Посидели, перекусили и снова пошли. Иногда Антон устремлялся в клеверище, рвал розовые и белые головки, с упоением отсасывал медовую живицу, жевал стручки вики, горькие и невкусные, но все же сладкие но каким-то воспоминаниям детства.

- Чем не житуха, а, Зяблик?

Но Волик не разделял отцовских восторгов. От бессонной ночи, от бестолкового этого хождения он едва не валился с ног.