Хачим Теунов - Правдивая повесть о мальчике из Кожежа

Я присел к столу. Смотрю на его крупное лицо с большим хищным носом. Односельчане прозвали председателя Головой, Губжоков любит повторять: «Тот глава, кто сам себе голова». Одни говорят об Амирбие с восхищением, другие — с неприязнью. Но те и другие его побаиваются.

«Если Голова захочет, в Кожеже будет музей», — думаю я.

Губжоков, не обращая на меня внимания, занялся какими-то счетами. Я кашлянул, напоминая о себе.

— Ну, москвич, выкладывай, с чем пришел, — дружелюбно сказал председатель, поднимая голову.

Торопясь и почему-то нервничая, я начал излагать суть моего предложения.

Слегка подавшись вперед, председатель слушал меня с явным интересом. Когда я кончил, Амирбий неожиданно задал мне вопрос:

— По стопам отца идешь?

Что это значит? Одобряет он или не одобряет мой проект? Ведь я знаю, что он умеет быстро все понять и даже заранее знает, как отнесется начальство, а тут он почему-то шагает из угла в угол и молчит.

— А ты, москвич, коммунист?

— Комсомолец.

— Тебе надо бы уже быть в партии.

Я был удивлен этим вопросом, не имевшим прямого отношения к моему проекту.

— Так вот, Ахмед, — впервые называя меня по имени, сказал председатель. — Скоро у нас будет открытое партийное собрание. Приходи. Там и обсудим твое предложение.

— А как вы сами относитесь к нему?

Губжоков подошел ко мне, похлопал по плечу и решил:

— Будет в Кожеже музей.

Я встал и поблагодарил за поддержку.

— Не ты меня, а я тебя должен благодарить, — сказал Амирбий и, шагая по кабинету, продолжал: — Первый в республике сельский музей! Музей в передовом колхозе! Да об этом все газеты заговорят!

Голова был явно захвачен новой идеей. Он высказал пожелание, чтобы музей отразил не только прошлое Кожежа, но и историю нашего колхоза. Меня теперь волновал практический вопрос: как, не оскорбляя религиозных чувств стариков, заполучить пустующую мечеть.

— С религиозными пережитками надо бороться, наступать смело и решительно. А мечеть отобрать не трудное дело, москвич! На общем сходе проголосуем, между другими вопросами легко пройдет. А тогда мы там законные хозяева и будем делать, что захотим.

Я уже был занят сбором экспонатов для будущего музея, когда Леонид Петрович спросил: подумал ли я, как объяснить столь быстрое развитие Кожежа, его перестройку?

— Идет непрерывная борьба нового со старым. И там, где созрели условия для нового, оно побеждает старое. В данном случае, возросшие экономические возможности колхоза и рост культурного уровня кожежцев… — начал я отвечать, как на уроке.

— Похвально, похвально, ты мыслишь научными категориями, мой кан, — иронически заметил аталык. — Но надо знать главное — как и при каких условиях происходила эта самая перестройка. Хорошо бы побеседовать с односельчанами…

По мнению Леонида Петровича, такая беседа с людьми может дать интересные факты и материалы. И я отправился по домам, сперва — к нашим соседям Кудабердоковым. Я хотел поговорить со старым дедушкой Пшиби́ем, но меня встретил его сын Мишакуй. Ответы Мишакуя оказались очень любопытны и вполне соответствовали его сварливому нраву.

— Во всем виноваты женщины! — объявил он.

— То есть как это? Я не понимаю.

— А так! — сердито воскликнул старик. — Женщина, как сказано в Коране, ведьма. А ведьма все может!

— Знаешь, Мишакуй, я, конечно, могу записать твой ответ, но Леонид Петрович не поймет его.

Старик относился к аталыку с благоговением. Узнав, что его ответ будет читать Леонид Петрович, он сказал:

— Что ж, раз это для него, я могу пояснить: мода, во всем виновата мода!

— А ты сказал, что женщины!

— Ах, чтоб тебя, такого непонятливого, болезнь живота поразила! Если бы не было женщин, не было бы и моды. Шляпу ты носишь дорогую, а таких простых вещей не понимаешь! Эти ведьмы стали по новой моде чересчур грамотными. Понимаешь?

В этот момент на пороге дома показалась жена Мишакуя. Старик заметил ее, и так как он побаивался решительного нрава своей жены, то не осмелился дальше развивать свое оригинальное рассуждение и сразу же перевел разговор:

— А ты мне лучше скажи: правда ли, что ты собираешься мечеть забрать?

— Правда.

— Для чего?

— Для музея.

— А что это такое?

Я объяснил.

— Святое место хочешь превратить в игрище!

— Но ведь в Кожеже давно нет муллы и никто не ходит молиться в мечеть…

Мишакуй прервал меня:

— Это грешно! Позора не оберешься! — возмущенно закричал он, ударяя посохом о землю.