Юрий Стрижевский - Повесть о мужестве

Зима в тот год, как говорят, стояла сиротская. Частые оттепели превращали снежный покров на аэродроме в непролазную кашу. Сплошная низкая облачность закрывала солнце. Возможности вылета иной раз дожидались неделями. К тому времени Гастелло уже полностью овладел пилотажем на учебных самолетах и летал как стажер на боевом «Р-2». Надежный военный самолет был легок в управлении, и полеты на нем доставляли Николаю огромное удовольствие.

Как-то на аэродром прилетел инспектор по технике пилотирования Тюрин. Погода была летная, легкий морозец прихватил лужи, и сквозь разрывы облаков светило солнце. Николай готовился к очередному полету, мотор его самолета работал на малых оборотах, когда к нему подошел инспектор в сопровождении Трубицына.

— С вами полетит поверяющий, — сказал инструктор, указывая Николаю на Тюрина.

— Какое у вас задание? — поинтересовался Тюрин.

— Полет в зону № 3, высота 800 метров, сделать по два мелких виража до 45 градусов в ту и другую стороны, два боевых разворота, три петли, два переворота и, войдя в круг на 400 метров, произвести посадку.

— Выполняйте, — сказал Тюрин, пристегиваясь ремнями.

Уверенный и в себе и в машине, Гастелло легко оторвал самолет от земли. Набрав заданную высоту, вошел в зону и стал выполнять виражи. Только собрался Николай идти на боевой разворот, как раздался оглушительный барабанный грохот, и машину затрясло словно в лихорадке. Быстро убрав обороты, он выключил мотор и замер в ожидании. Тряска прекратилась, самолет продолжал планировать. Николай оглянулся на Тюрина — тот спокойно сидел, безучастно поглядывая вперед. «Аэродром далеко, — думает Николай, — без мотора до него не дотянешь. Спросить поверяющего? Он бы и сам сказал, если хотел, а он молчит, словно ничего не случилось».

— Иду на вынужденную, — повернулся Николай к Тюрину.

Тот кивнул головой.

Как назло, под ними железная дорога, дальше овраги, еле припорошенные снегом, а земля уже бежит под самолетом — высота двадцать метров. Впереди последний овраг, за ним ровная снежная поверхность. Чиркнув лыжами по сугробу на кромке оврага, самолет коснулся снега и после короткой пробежки остановился.

— Молодец, Гастелло! — сказал Тюрин, пожимая Николаю руку.

Через несколько минут рядом с ними приземлилась машина командира звена.

— Шатун лопнул, — определил прилетевший с командиром техник, осмотрев мотор Николая.

— Молодец, — еще раз подтвердил Тюрин. — Буду ходатайствовать о зачислении вас в истребительный полк. Согласны?

— Никак нет, товарищ инспектор, — ответил Николай. — Я мечтаю о тяжелых самолетах.

— О тяжелых? — переспросил Тюрин, с интересом взглянув на него. — Ну что ж, бомбардировочной авиации тоже нужны отличные летчики.

Вечером в казарме вокруг Николая собрались товарищи. Все наперебой обсуждали сегодняшнее происшествие.

— Это настоящий героизм, бесстрашие! — ораторствовал Сергей. — Мотор разнесло, а он спокойно, без паники посадил самолет и площадку выбрал правильно.

— Насчет героизма ты загнул трохи, — возразил Глеб, — а то, что Гастелло молодец, верно. Недаром поверяющий на разборе сказал: «Гастелло ваш настоящий летчик». Скажи, — обратился он к Николаю, — страшно тебе было, когда высоту потерял, а внизу овраги?

— Еще как страшно, — попробовал отшутиться Николай. — Больше всего Тюрина боялся — сидит и молчит.

— Ты не темни, а скажи откровенно, — настаивал Глеб.

— Вот пристал! — рассмеялся Николай. — Ну конечно, страшно было и за самолет, и за пассажира, и за свою шкуру не в последнюю очередь. Но это все где-то в пятках было, а голова работала.

Заспорили о героизме вообще.

— Герой — это тот, кто ничего не боится, — горячо заговорил дотоле молчавший курсант в белой майке. — Он не задумываясь войдет в горящий дом, ввяжется в любую драку…

— Нет, парень, я с тобой не согласен, — перебил его Николай. — По-твоему, выходит, всякий безрассудный поступок уже и геройство? Вот если ты войдешь в горящий дом, чтобы спасти ребенка, я скажу, что ты — герой. А коли сунешься туда, чтобы тебе несколько барышень поаплодировали, я и разговаривать с таким «героем» не стану.

— Правильно, Гастелло, — сказал кто-то.

Все головы повернулись в сторону говорившего. К великому смущению, курсанты узнали своего инструктора Трубицына. Давно уже, никем не замеченный, он вошел в комнату и с любопытством прислушивался к спорщикам.

— Сидите, сидите, — успокоил он вскочивших было ребят. — Гастелло совершенно прав, — повторил он. — Поступок, претендующий на то, чтобы называться героическим, должен быть общественно целесообразным. В этом случае допустим любой риск. А вот риск ради рисовки или просто от избытка играющих сил — это уже не героизм, а проступок против общества, — никто не имеет права просто так, за здорово живешь, рисковать жизнью.