Юлия Шифрина - Я — хорошая девочка

У нас дома теперь рано встают. Отец уходит на работу в швейную артель. Там шьют полушубки для Красной гвардии. Он мастер. Он много и горделиво хвастается маме все вечера.

Соня уходит в школу. Она теперь учительница.

Я и Хаим учимся после обеда. С утра мы уходим в очередь за хлебом, за солью. Или в лес собирать дрова. Сухой валежник.

Однажды Абрам приходит рано утром, когда все еще спят. Он ночевал в ревкоме.

— Я на пару дней должен уехать. Ты не волнуйся, мамочка. Буду как штык.

Мама отвечает встревоженным голосом:

— Зачем тебе ехать? Имеешь должность, паек и сиди на месте.

— Нужно, мама. Могут угнать хлеб, много хлеба, в Германию. Что будем сеять? Что кушать?

— Что тебе, больше всех надо хлеба? Боже мой! Зачем ты берешь винтовку? Ты будешь стрелять? — спрашивает мама с потерянным лицом.

— Нет. Это так. Для безопасности.

Но мама волнуется. Она обращается к отцу:

— Что ты молчишь? Скажи ему. Ты же отец, запрети и — конец делу.

Вмешивается Соня:

— Если не будет зерна, крестьяне не посеют, и снова будет голод.

Мама не соглашается:

— Абрамчику надо сеять? Пусть едут, кому надо. Он даже не знает этих крестьян. Вечно за всех лезете. А что матери горе — это вас не касается. — И, заплакав, мама обнимает Абрама: — Будь осторожен. Береги себя. Вперед не лезь. Не стреляй: можешь кого-нибудь еще убить.

— Я буду осторожен. Я буду лезть последним.

Дверь захлопнулась за Абрамом.

Я вхожу в кухню. Возле рукомойника, делая вид, что умывается, беспомощно плачет отец.

Ночью нас будят отдаленные хлопки. Затем опять тихо. В окно раздается настойчивый стук. Слышен шепот дяди Тимохи:

— Позовите Соню.

Весь дом просыпается.

Соня поспешно собирается уходить. Она отступает с красными.

Мама в слезах помогает ей.

— Доченька! Может, тебе не ходить? Ты же учительница. Кто тебя тронет?

Соня молча натягивает мешок на плечи. Затем целует нас всех. Уже с порога она говорит:

— Мамочка, старших пошли в рабочую слободу. Там их спрячут надежные люди. Пусть идут, не дожидаясь утра.

А утром, печатая шаг, по нашей улице идут чужие солдаты. В коротких шинелях и блестящих шапках. Рядом с ними появляются усатые казаки в плюшевых шароварах с кисточками на папахах.

Лея приходит на минутку. Только забрать узелок. Она спешит домой. У них на квартире — немецкий офицер.

Тянутся дни без Советов. Тревожные, тяжелые дни. Тишина, закрытые ставни, разговор шепотом.

Вечером стучат к нам в дверь. Идет открывать отец. У него дергается правая щека. Он держится рукой за грудь. Кашляет.

— У нас тиф, господин товарищ!

Слышится удар. Стон отца. Кто-то падает.

Пересиливаю страх и бегу в сени с воплем:

— Тиф, тиф, тиф!

Не знаю, что это за болезнь, но беляки почему-то боятся этого слова. А слово так легко выговаривается.

С пола поднимается отец. Через всю щеку у него багровый рубец. Кровь сочится по серебряным вискам.

Из двери видно, как уходит, позванивая шпорами, офицер. Нагайкой хлопает по блестящим сапогам.

Отец сказал правду: у нас действительно тиф. Болеет мама. Временами она поднимается и откидывает седую голову на спинку кровати. Она никого не узнает. Но чаще говорит внятно, беспокоится о нас. Спрашивает про Абрама.

Приходит фельдшер. Он выслушивает маму и качает головой:

— Нет сердца, — говорит он и моет руки.

Я украдкой решаюсь бежать к Лее. Бегу и, всхлипывая, повторяю:

— У мамы нет сердца. Никого не узнает. Мама умирает. Старших нет никого.

Рукавом вытираю слезы. Пробегаю двор Тимохи. У дома казаки с кисточками. Из дома слышен крик. На крыльце кровь. Она струйкой сбегает по ступенькам.

Гонимая ужасом, бегу дальше. Добегаю до ворот Гордонов. Открываю калитку. Что это? Двое здоровенных казаков тащат Иосифа со скрученными назад руками. Он в нижней разорванной рубахе. Лицо его окровавлено. Он упирается и рвется обратно в дом.

Кричу что есть силы:

— Мама умирает! Лея, сердца нету!

Выбегаю на улицу. Слышу топот погони. Уже на далеком расстоянии оглядываюсь и только тогда соображаю, что это стучит у меня сердце.

Куда я забежала? Людей мало… Эта дорога ведет к кладбищу. Поворачиваю обратно.

Навстречу мне по улице идет красиво одетая барыня. Она придерживает рукой синий шелк длинной юбки. Ее лицо неясно под вышитой черной сеточкой. Вуалетка опущена с бархатной шляпки. Виднеется край золотых волос.

Я стою как зачарованная и гляжу, как легко ступают ее атласные туфельки. Вот она подходит ближе. Затем барыня оглядывается, раскрывает бисерную сумочку, протягивает мне конверт и говорит скороговоркой знакомым голосом: