Юлия Шифрина - Я — хорошая девочка

Вот как это будет!

А на самом деле это получается иначе.

В кухню тихо входит человек в солдатской шинели. Он улыбается, смущенно снимает фуражку со стриженой головы. Несколько секунд они с мамой смотрят друг на друга, затем мама бежит к нему, кричит что-то непонятное и плачет. Обнимает и целует глаза, губы, щеки. Человек в шинели тоже плачет.

— Абрамчик, родной мой, вернулся! Я не чаяла дождаться! Где ты кудри девал? — Затем мама спохватывается, открывает дверь и кричит: — Соня, Янечка, дети! Абрам, Абрам приехал!

— Что же ты молчишь? — вбегает отец.

Я стою возле Абрама, смотрю преданными глазами на его закопченное лицо, вдыхаю запах его шинели и глотаю слезы.

Абрам снимает шинель. На ремне висит кобура револьвера. Мама опасливо присматривается, вздыхает и молчит. Затем она с упреком говорит:

— Если ты жив, так нельзя прислать открытку? Два-три слова… Вся душа изноется, пока вы явитесь. Что за дети пошли!

— Теперь, мамочка, будем писать открытки, и даже с видами.

Мы все сидим возле Абрама. Кто держит его руки, кто обнял за плечи.

— Дайте человеку помыться, покушать, — радостно распоряжается мама.

— Там, в мешке, кое-что привез. Возьми, мамочка. Солдатский паек, — говорит Абрам.

Сестры бегут посмотреть. Я припадаю к рукаву Абрама и сижу, стараясь не дышать.

— Абрам, у кого же ты теперь служишь? Раньше служили у царя и отечества, а теперь? — Отец усаживается поближе.

— Теперь вся власть перешла к рабочим. После октябрьского переворота уже в ряде городов установилась Советская власть.

Папа недоверчиво и испуганно смотрит на Абрама.

— Так-таки я не разобрал, у кого же ты теперь служишь? Понавыдумывали: белая, красная и еще чего-то. Кто же у тебя самый главный?

— Ленин. Самый главный, самый большой. И он тоже сидел в тюрьме за рабочий народ.

— Он что теперь — вместо царя?

— Нет. Живет очень просто, как мы. Умница! Свет таких не видал!

— А как он одевается? Тоже с лентами?

— Нет, отец. Кто видел, рассказывает, что даже пальто штопаное…

Отец пораженно качает головой.

— Так объясни мне: какой ему интерес?

— А вот представь себе: самый большой интерес ему, чтоб трудовому люду было хорошо. Ночами не спит, все работает.

— А, примером, сможет он сделать жизнь такой, как в мирное время?

— Лучше в сто раз. Мирное… — с горечью говорит Абрам.

— Дай человеку чаю выпить, — говорит мама. — Все идите к столу.

— Таких людей не бывает. Сказка про белого бычка, — бросает отец на ходу.

А в дом уже набиваются люди. Приходит кузнец Меер и хватает Абрама в объятия. За ним приходит Тимоха, Оксана, Кирилл.

Мне обидно смотреть, как целуется со всеми Абрам.

Проходят дни. Абрам — председатель ревкома.

— Это не такая хорошая должность, — говорит мама.

Мне тоже не нравится. На митингах почти не выступает. Прибегает домой обросший, с вытянутыми щеками и воспаленными глазами, говорит простуженно, сипло. Или почти не говорит — валится и засыпает.

Иногда на минутку приезжает на взмыленном коне днем и тогда уже не приходит ночевать.

Хотя Абрам ходит быстро, мама говорит: «Сбился с ног».

Отец не разрешает обращаться к Абраму с вопросами, гонит нас.

— Видите, человек делает свободу. Не так легко.

Иногда я подбегаю к Абраму, когда он лежит, но веки у него опущены.

Мы ходим в новую школу. Наша школа помещается уже в здании бывшей прогимназии. Раньше я только издали видела, как сюда входят девочки в белых фартучках с крылышками. Они казались мне не настоящими, из другого мира. А теперь здесь висит красное полотнище и двери настежь.

У резных ворот я встречаю Таньку. Мы беремся за руки и весело мчимся по коридорам и лестницам. Можно поиграть на пианино в большом скользком зале. Как угадаешь, на какую косточку нажать, получается маленькая песенка. Прямо сердце заходится от счастья.

После школы подходит ко мне Левко.

— Пошли в ревком. Попросишь своего Абрама, шоб в гвардию Красную меня взял. Буду тут с вами огинаться, с девчонками и бантами. Аж покз всех беляков поубивают.

Теперь в школе учимся все вместе. И гимназистки из бывшей прогимназии. Они надевают банты и переднички. Брезгливо оглядывают нас.

— Война, правда, кончилась, — стараюсь я увернуться от хождения в ревком.

— Да-а, кончилась. Много ты понимаешь! Ничего не кончилась! Посмотри, что на площади.

На площади — бесконечные обозы, обросшие люди, цоканье, ржанье, походные кухни, как вытянувшиеся страусы.