Юлия Шифрина - Я — хорошая девочка

И вот мы идем втроем в ревком. Он находится в усадьбе Деревянко. Какие-то люди с винтовками толпятся у входа. В ревкоме, как на вокзале: кругом солдаты. Шум, крики. Телеги, подковы, осколки снарядов.

В одной из групп мы видим Тимоху. Он разговаривает с солдатами:

— Пойдете завод охранять, — говорит он.

— На кой его охранять? Там нет ни черта. На фронт, беляков бить, — гудели солдаты.

В дверях появляется Абрам, суровый, задумчивый. Он увидел меня.

— Мы к тебе. Дело у нас.

— Пропустите товарищей, — говорит он патрулю.

Мы гордо проходим в дверь.

В отдельной комнате — длинный стол, накрытый бумагой. В углу свалены винтовки, обрезы, пулемет.

У Левко разгораются глаза, когда он видит ящик с патронами.

— Говорите скорей. Чего вам?

— Вот про него.

— Что про него?

— Пусть сам скажет, — теряю я храбрость, с которой вела друзей к брату.

— А чего? Сами небось знаете… — шмыгнул носом Левко.

— Вот что. Мне с вами некогда. Пойдемте со мной.

Абрам прошел с нами к небольшой женщине с бледным темноглазым лицом, в красной косынке.

— Покормите этих ответработников.

Только ушел Абрам, Левко турнул меня в спину.

— Чего ты пихаешься?

— Чего ж не просила? Эх, да я все равно сбегу на фронт, беляков бить.

Пока мы, обжигаясь, едим перловый суп с салом, за стенкой раздается голос Абрама:

— Немцы готовят эшелон для отправки в Германию. Белогвардейские банды им помогают. Эшелон пойдет через Дебальцево. Его надо отбить.

— А наш городок получит хлеб? — спросил кто-то.

— Не могу сказать. Раньше всего вернут крестьянам семена. Сейчас командиры подразделений объявят вам списки.

Левко недовольно смотрит, как я ем.

— Тебе вовсе хлебать тут не причитается. И так сыта.

— Почему это сыта?

— А твой Абрам скажет — могут сразу сто тарелок супа тебе дать. Хорошо тебе!

При выходе из ограды мы сталкиваемся с Иосифом Гордоном и его матерью… мадам Гордон.

— Мама, успокойся! Ничего не поможет. Здесь сидит главная власть… Вернемся. Ты себя погубишь. Я требую, чтобы ты вернулась. Слышишь?

Муж Леи — невысокий человек с бритой головой — останавливается и придерживает мать за рукав.

— Не говори, чего не следует, — отстраняет его руку мадам.

Она по-праздничному одета — в черном кружевном шарфе.

— Раньше-таки в этом доме были настоящие хозяева. А сейчас одни каторжники… Тоже мне власть… Хоть бы один из них не сидел в остроге. Не о чем говорить? А вот родственничку я сейчас закачу такой скандал. Босяки собрались и будут моим добром командовать!

Такой грозный вид у этой женщины, что я возвращаюсь: она может испугать Абрама.

В дверях мадам на фантастическом русско-еврейском языке объясняет патрулю, что ей нужно к Абраму.

Я хочу предупредить Абрама и открываю дверь. За столом, наклонившись над картой, стоит Абрам, и еще люди. Абрам карандашом показывает и говорит много непонятных слов.

Мадам Гордон прямо с порога начинает кричать:

— Вот так по-родственному! Что у тебя, голова высохла? Сестра твоя пришла голая, босая. В люди вывели! А ты что творишь?

Абрам сел за стол. Потер лоб, как во сне.

— Вот забрали всю лавку и вместо денег дали эту вонючую бумажку.

Абрам взял у нее из рук какой-то длинный серый листок с кружалочкой из чернил:

— Все правильно, тетушка Рива. Мануфактура нужна. В больницах солдаты лежат в грязных портках. Красногвардейцы не имеют одежды. Я б на вашем месте так не убивался.

— А ты попробуй наживи, потом раздавай.

— Иосиф, — продолжал Абрам, — у вас ведь был еще склад железа? Все, что есть, свезите на завод. К вам придут за ним.

Новый вопль мадам не дал ему закончить.

— Еврейская ли у тебя душа? Разве мы не одной веры, что ты разбойничаешь?

— Вера, тетушка Рива, у нас разная. Ваша вера — как можно больше для себя набрать. А я для себя ничего. Иосиф — здоровый, молодой. Хорошо разбирается в металле. Пойдет работать на завод. Мы его примем с удовольствием. Зачем ему торговать мануфактурой? А насчет сестры, — засмеялся Абрам, — так в семье не без урода. Согласны забрать обратно.

Вопя и проклиная, мадам ушла.

— Средь белого дня! Грабители! — долго несся ее крик.

…Прошли дни. Мы, ребята, снова гуляем на своей улице. Тепло. Только под ногами чмокает весенняя грязь.

Вдруг мы слышим щелчки. Сначала слабые, затем — как щелкание кнута.

— Стреляют, — говорит Левко.

И тут сразу же нарастает какой-то гул. Цокот копыт, конское ржание, топот. Сначала вдали, потом близко.