Владимир Добряков - Одиннадцать бестолковых

Воробьи сидели на самой верхушке, разглядеть их среди листьев было трудно, и я уже подумал: Пашке и до вечера не подстрелить воробья. Но я ошибся. Стая вдруг испуганно снялась с дерева, и тут же один из серых комочков начал круто снижаться к земле.

Пашка издал торжествующий вопль и кинулся к падавшей птице. И мы побежали туда.

— Во, какой я снайпер! Видали! — Пашка схватил подстреленного воробья. — Крыло перебил и ногу!

Действительно, перебитая лапка беспомощно висела, а на сгибе крыла виднелась кровь. Мне было жалко воробья. Вон как больно ему — клювик раскрывает. И другие ребята молча смотрели на подбитую птицу.

— Как же он теперь с одной лапкой? — чуть не плача, спросил первоклашка — Алик.

— Пожалел! Это же вредитель! Соображать надо!

— Все равно жалко.

— Сосунок! — Пашка фыркнул. — Вот как надо с ними. — Он положил воробья на кирпич и отступил на несколько шагов.

Мы еще не поняли, что Пашка собирается делать, он еще не успел натянуть резину и прицелиться, как вдруг откуда-то сбоку на него налетела Томка. Она выхватила у Пашки рогатку и так рванула новенькую резину, что только треск раздался. Пашка обалдело разинул рот. А когда бросился к Томке — было поздно. Она уже неслась к своему подъезду.

Через полчаса Томка смело вышла во двор и сама подошла к Пашке.

— Вот, получай! — Она с презреньем бросила к его ногам остатки недавнего грозного оружия. — Палач! А меня не вздумай тронуть — пойду в милицию и отцу твоему расскажу!

И Пашка не осмелился ее стукнуть. Лишь задохнулся от злости.

— У, жаба проклятая! Обожди у меня, жаба!..

Она больше не удостоила его взглядом. Увидела у меня в руках подбитого воробья и забыла о Пашке.

— Он еще живой? Дай посмотрю…

Она держала раненую птицу на ладони возле самого своего лица. Я видел, как побелела ее губа. На секунду мне подумалось, что она совсем откусит губу.

В ту ночь мне приснилась Томка. Быстрая, смуглая, в коротком платьице, она носилась по двору, а я бегал за ней и никак не мог догнать. Она дразнила меня, смеялась, успевала лизнуть мороженое и снова ловко увертывалась. Потом откуда-то взялся Пашка с палкой в руке. Он побежал Томке наперерез. Я испугался, закричал и от этого проснулся.

«Вот чудеса какие! — удивился я. — Сначала Жанна снилась, теперь — Томка». Из-за плотной гардины пробивались солнечные лучики, и в комнате было светло от них. «Еще недоставало опять стихи сочинять!» И только я себе это сказал — на ум пришло такое двустишье:

«А ничего!» — похвалил я себя. И неожиданно сложил новые строчки:

Во, ребус! Прошлый раз сколько ни грыз карандаш — ничего не мог сочинить о Жанне. А тут одна минута — и готово!

Последняя строка только что родившегося поэтического шедевра заставила меня задуматься. В самом деле, какая она, эта Томка? И во время завтрака она не выходила у меня из головы.

Я увидел Томку во дворе — играла с девочками в классы. Мне сразу вспомнился сон. Все в точности: и смеется так же, и мороженое облизывает языком. Я хотел было по обыкновению пробежать мимо девчонок и вроде бы случайно зафутболить их жестяную коробку, но в последнюю секунду не сделал этого — застеснялся, что ли. Шагнув к Томке, я не очень уверенно и каким-то не своим голосом спросил:

— Как там воробей? Живет?

— Пока живет, — вздохнула Томка. — Крыло мазью Вишневского помазала, а на лапку шину наложила.

— Думаешь, срастется?

— Не знаю…

Я бы еще остался поговорить с ней, но меня словно в спину кто-то толкал. Покраснев, я отошел, и долго потом думал — что это со мной происходит?

Три дня вот так мучился я. Целые две страницы исписал стихами. Когда был дома — то и дело высовывался из окна: что делает Томка? И во дворе глаз с нее не спускал. А как-то вышел на улицу, купил сливочный пломбир, и тут же вспомнил: Томка больше всего на свете любит мороженое. Я вернулся во двор и, не развертывая холодного кирпичика, с полчаса стоял у кустов акации. Я бы с радостью отдал мороженое Томке. Но как это сделать? Если бы она была одна. А то опять там куча девчонок. Мороженое совсем размякло в руке. Я поплелся домой и отдал его братишке. А сам вновь принялся за стихи.

Творческие муки мои вскоре нарушили голоса, доносившиеся со двора. Там девчонки и мальчишки играли в салки. Махнув рукой на поэзию, я выскочил за дверь и кубарем скатился с лестницы. Довольно киснуть! Я тоже хочу играть!