Владимир Добряков - Одиннадцать бестолковых

— Давай походим?

Когда мы, прогуливаясь, не спеша проходили мимо девчонок, я нарочно принялся громко смеяться, чтобы Томка слышала. А через минуту оглянулся — Томки среди девочек не было. Я посмотрел в другую сторону и сразу увидел ее. Она торопливо направлялась в дальний угол двора, где росли кусты акации. Она шла как-то странно, чуть отвернув голову набок, словно у нее болела шея. Но это только так казалось: при чем тут шея, если минуту назад, как заведенная, прыгала через скакалку! Однако что же тогда с ней?

Жанна о чем-то спрашивала меня, но я никак не мог понять, что ей нужно. Вот бывает такое: все слышишь, что тебе говорят, а до сознания не доходит. Будто отскакивают слова.

— Так ты никогда не был на море?.. Да? Не был?..

Я наконец разобрал, о чем она спрашивает. Что-то ответил ей, а сам все размышлял: «Почему она так быстро шла? Что ей там надо? Бросила своих девчонок…»

Мы еще о чем-то говорили. Я отвечал невпопад. А потом не выдержал и оборвал Жанну на полуслове:

— Ты иди к девочкам… А мне нужно… Ну, понимаешь, нужно…

Жанна, наверное, оскорбилась. Еще бы! Только что так увлеченно разговаривали о всяких интересных вещах, и вдруг у меня какие-то дела. Даже не дослушал. Конечно, она должна была оскорбиться. Но я этого уже не видел. Я шел к тополю, где пять минут тому назад за поникшими от жары кустами акации скрылась Томка.

Чем ближе я подходил, тем нерешительнее делались шаги. Вот куст, другой… Неожиданно я услышал всхлипывание. Или показалось?.. Под ногой треснула веточка. Я вздрогнул. А когда поднял голову — на меня испуганно и сердито смотрели заплаканные Томкины глаза.

— Чего пришел? — сердито поджав губы, спросила она.

— Так… — Я оробел и совсем не знал, что ответить.

— Уходи отсюда!

Я молчал, не трогаясь с места.

— Кому сказала — уходи! Слышишь? Видеть тебя не хочу.

— Не уйду, — тихо и обреченно произнес я и виновато-виновато посмотрел на нее.

Она совсем как маленькая шмыгнула носом и обиженно сказала:

— Иди, гуляй. Пожалуйста! Смейся себе на здоровье! Сколько угодно.

Мне сразу стало легко. Я нащупал в кармане монету и улыбнулся.

— Том! У меня пятнадцать копеек есть. Идем, купим на двоих мороженое?

— Очень мне нужно твое мороженое! Подлиза несчастный!

— Нет, правда, идем? На сливочное хватит. Ты же любишь. Я знаю.

Она быстро и пытливо взглянула на меня. И тоже улыбнулась, чуть-чуть. Посмотрела и улыбнулась. Хорошо — так, не сердито.

— А синяк у тебя еще не прошел. Вон, под глазом, до сих пор немножечко видно. Сильно, наверно, болело, да?

Я небрежно сказал:

— Пустяки!

Томка, может быть, и не поверила мне, но спорить не стала.

— А знаешь, — оживилась она, — воробей у меня живет. Поправляется. Скоро летать будет. Только вот с ножкой плохо. Если не срастется, то буду держать у себя. Ведь пропадет, если выпустить его такого на улицу. Правда?

— Конечно, — согласился я. — С одной ногой не напрыгаешься. Сразу кошка сцапает… Ну, так идем, купим на двоих мороженое?

Томка кивнула.

— Идем.

Ботинки ребятам пришлось чистить второй раз. Растирая суконкой гладкий и блестящий, как бутылочное стекло, носок ботинка, Костя с обидой подумал: «Придирается! Никого не вспомнила, а меня — пожалуйста: «Ты, Чуриков, не жалей ваксы — и обувь будет целей и вид приличней». Только одного меня почему-то вспомнила. Будто другие очень уж хорошо почистили! И что толку чистить? Бесполезное дело: на дворе дождь, грязь, лужи. Не успеем из школы выйти, как испачкаются…

Когда ребята снова вошли в спальню, Екатерина Михайловна удовлетворенно сказала:

— Теперь совсем другой вид. — И улыбнулась: — Даже у Чурикова блестят.

Улыбка у воспитательницы была хорошая — добрая и спокойная, но Костя и на этот раз обиделся: «Опять меня склоняет. Всегда так».

— Ребята, — сказала Екатерина Михайловна, — вы покидаете школу почти на два дня. Я вас очень прошу: хорошо ведите себя, достойно, культурно. И обязательно помните о том, что ваши родители, друзья и знакомые в каждом из вас видят не только пионера и школьника, но прежде всего — воспитанника интерната. Дорожите этим почетным званием.

И тут Екатерина Михайловна опять взглянула на Костю.