Владимир Добряков - Одиннадцать бестолковых

— Сами гадаем.

И я подошел, тоже будто поглазеть — по какой такой причине народ собрался.

Все по-разному говорили:

— Это, наверно, школьный столяр сделал…

— Ага, так тебе из-за той надписи и будут менять!

— Кто же тогда?..

— Да-а, загадка египетской пирамиды.

— А может, кто вырезал, тот и сменил?..

— Это со второй смены ребята сделали…

Мне, признаться, очень хотелось сказать, что это я сделал такую замечательную крышку, что сам и привинтил ее, но я, конечно, промолчал, не подал и виду.

Целую переменку толковали о новой крышке, да так ни до чего и не договорились.

Я уже думал, что на этом дело и кончилось, и никто никогда не узнает правды о крышке. Но вышло иначе.

В тот же день меня в раздевалке окликнула Люба:

— Костя, обожди, вместе пойдем.

Я насторожился: чего ей нужно от меня? Неужели о крышке узнала? Хотя как она может узнать?

Люба заговорила о всяких пустяках — что интересное кино смотрела, на каток ходила, что скоро — Новый год. Я успокоился.

— Костя, — сказала Люба, — у нас дома будет елка. Я девочек приглашаю. Знаешь, я хочу, чтобы ты тоже пришел. Придешь?

Мне было так приятно это услышать, но, честное слово, я не знал, что ответить. Как-то неудобно.

— Приходи.

Я наконец решился и сказал, что приду.

Потом Люба помолчала, как-то странно посмотрела на меня и вдруг спросила:

— Ты крышку к парте утром заменил?

У меня портфель выпал из рук.

— Я все знаю, — проговорила Люба. — Под партой кровь была, а у тебя палец платком перевязан… Это же ты привинтил, правда, ты?

Что мне оставалось делать? Я кивнул.

— Вот видишь. И что те слова ты вырезал на парте, я тоже знала.

— Откуда ты узнала?

— Догадывалась. По тебе видела.

— Что же ты тогда приходила ко мне домой? — спросил я.

— Ну и что же.

— И на Новый год приглашаешь?..

— Ну и что же. Ведь ты понял, что я не такая, как ты написал. Правда же?

— Ну, допустим.

— А это самое главное. Так придешь на Новый год?

— Нет, ты в самом деле не смеешься?

— Глупый ты. Конечно, не смеюсь. Обязательно приходи… А палец сильно поранил?

— Чепуха.

— Все равно перевяжи чистым бинтом. И смотри, водой не промывай. Смажь йодом…

Мы расстались на углу улицы. Она прошла несколько шагов, затем обернулась и чуть-чуть помахала мне рукой.

Я тоже называл ее «жабой». Но это не потому, что у Томки был широкий рот, а так, за компанию, — ребята кричат: «Жаба! Жаба!», ну и я вслед за ними. Больше всех ее донимал Пашка. Ох, и тип он! Хвастун, мучитель, жадюга. Во время войны вот такие, наверно, в полицаи нанимались.

Сейчас мы с Пашкой лютые враги. А раньше врагами не были. Просто я не любил его. И боялся. Пашка ростом выше меня и года на полтора старше. А тех, кто был слабее его, он всегда притеснял и держал в страхе. Чуть что — уже кулаком под носом размахивает: «Схлопочешь по шее!»

Врагами мы стали из-за Томки. Раньше я к ней как относился? Сам не знаю. Никак. Ну, бегает девчонка во дворе. Большеротая, длинноногая. Косички с ленточками болтаются. Правда, бегала она здорово. Это мне нравилось. Когда в салки играли, то запятнать ее нелегко. Не то что, например, Жанну. Ту в два счета можно догнать. Совсем не умеет бегать. А может, боится свои банты растерять. Они у нее всегда такие наглаженные, красивые. И сама она ничего, красивая. Волосы вьются, а глаза, как нарисованные, — большущие, с загнутыми ресницами. Один раз она мне даже приснилась. Я тогда решил, что влюбился, и начал сочинять стихи (ведь в книгах все влюбленные сочиняют стихи). Но стихи у меня почему-то не получились. «Ну и ладно!» — подумал я. И все же мне было грустно: такая красивая девочка, а я не могу влюбиться.

А потом случилась та история с Томкой, Пашкой и воробьем, после которой Жанна у меня как-то совсем выскочила из головы.

Однажды Пашка появился во дворе с новой рогаткой. Стрельнуть Пашка никому не дал, только разрешил потрогать желтую резину.

— На целый километр бьет! — Пашка гордо выпятил губы.

Камешки и в самом деле залетали так высоко, что пропадали из виду.

— Теперь всех воробьев постреляю! — похвастал Пашка и стал смотреть на высокий тополь, что рос в углу нашего двора. — Во, как раз туда полетели. — Он погремел в кармане камешками и кошачьей походкой направился к тополю.