Владимир Добряков: Что берешь в дорогу

— Но ребенок все-таки, — сказал Вадим.

— Еще неизвестно чей. У парня во всяком случае сомнения.

— Ясное дело, — поглядев на парочку, сидевшую в обнимку на скамейке, усмехнулся Вадим, — его послушать, так он вовсе и ни при чем.

— Это верно: рыльце, возможно, и в пушку, но учти и то обстоятельство: парень во всех отношениях престижный, к тому же владеет собственными «жигулями». В общем, вцепилась мертвой хваткой.

— И что же он теперь? Босиком на Северный полюс?

— Зачем — женится.

— На ней?

— Что он, полный идиот, жизнь с такой связывать! Другую нашел. Говорит, что жить без нее не может.

— Быстрый, однако, чемпион! — удивился Вадим.

— А что остается делать, тут надо поворачиваться. Женитьба все лапочкины козыри покроет.

Они уже подходили к дому Сергея в Аптекарском переулке. Вадим посмотрел на освещенные окна четырехэтажки, в которой когда-то жила Люда, и угрюмо сказал:

— Представляю, когда эта новая его избранница узнает правду…

— А как узнает? Разве он признается! Долго ли мозги запудрить: «Милая, дорогая, прекрасная, только тебя люблю, единственную и неповторимую. А ребенок, что мне приписывают, — сплошной шантаж». Вывернется. Дур на свете всегда хватало. А вообще-то, конечно, ей не позавидуешь. Эта, с коготочками, нервы помотает. Это уж точно, а то и до кондрашки доведет… Вот такая, Вадик, житейская история. Это — к вопросу о добровольности вступления в брак.

Войдя в подъезд своего дома, Сергей искренне сказал:

— Хорошо все же, что зашел к тебе. Ох, и набрался бы сейчас, точно — набрался бы… Спасибо, старина! А главное, почитаю тебе. Нет, товарищ писатель, я последнего слова еще не сказал. Вадим, как считаешь: если напишу новую вещь, стоят снова показать ему? — И сам же ответил: — Да, именно ему. Пусть сравнит. Я, Вадя, почему-то верю сейчас: лучше напишу.

Ей приснился красавец клен. Тот, что стоял во дворе их дома, в Аптекарском переулке. Стоял весь желтый, в золотой листве. И они, желтые листья, кружась в воздухе, один за другим падали и падали на землю.

Она проснулась с мокрыми глазами. Неужели плакала во сне?

Что-то часто стала плакать. Нервы, что ли? Так в самом деле и до беды недалеко.

Люда встала, погляделась в зеркало, пошла умыться и, чтобы не думать о печальном, включила на громкость радио, помахала перед открытой форточкой руками, сделала десяток наклонов, потом, вспомнив Федю Ситова, зашагала на месте, поднимая коленки и глубоко «дыша озоном».

Татьяна Ивановна встала уже давно, хлопотала у плиты, стучала ножом на доске — готовила завтрак.

Настроение дочери ей пришлось по душе. «Слава богу, — подумала она, — успокоилась». И тут же вспомнила те счастливые, далекие дни, когда сама собиралась замуж. Ничего они тогда с Мишей не замечали, только друг на дружку смотрели да ходили, взявшись за руки. И сказал бы он ей: уедем на север, на юг, в Сибирь, даже и минутки бы не раздумывала — куда угодно!.. Может, такой-то любви и нет у Люды с Виталием, только опасаться этого не надо. Когда уж слишком-то большая любовь, и жить трудно. Вечный страх: «Как бы чего не случилось! Как бы не случилось…»

Но текли часы, время — к обеду (хотя обед и был готов, но Татьяна Ивановна не торопилась, решила подождать, когда придет Виталий), и от Людиного бодрого настроения мало что осталось. Татьяна Ивановна пробовала разговорить дочь — не получилось.

— Мама, — с сердцем сказала Люда, — ты ведь обещала во всем положиться на меня, не вмешиваться. Ну так не надо, не дави, я взрослый человек. Сама все буду решать. И…

Люда хотела добавить, что лучше бы на эти часы она вообще ушла и оставила свою дочку одну, но не сказала. Одной все-таки оставаться было страшновато.

Однако и без этих слов Татьяна Ивановна обиделась, закрылась на кухне. Ладно, пусть как хочет, потом чтобы только не корила: где же ты была раньше, мама, почему не подсказала…

А Люда ходила по комнате, присаживалась, снова ходила. И чего только не передумала! Жалела, конечно, что сорвалась, нагрубила матери, а вот о гаражах так и не поговорила с ней. Вспомнила Аню Денисову. Та в пятницу подошла — опрашивает: «Ну, комсомол, что делать будем?» Ее спрашивала, Люду! Да она еще трех месяцев не работает. А они-то по скольку лет! Получше нее знают и порядки свои, и беспорядки. И чего ее спрашивать! Станут говорить на собрании — тоже выступит. Обязательно! И у нее накипело. Так в наше время работать нельзя.

Много раз Люда принималась думать о кленовом листе. Даже и во сне приснилось. Как мог попасть в ящик? Кто положил? Что это значит? Или ничего не значит? Вдруг какой-то шутник бросил? Или пионеры. Может, это у них такой знак внимания или какая-нибудь шефская кампания по поднятию настроения у жителей микрорайона? Может, такие листья — в каждом ящике? Хоть у соседей бы опросить… Но так и не пошла, не спросила. Ну, а если кто-то все же специально положил? Кто? Виталий? Вчера не пришел, так решил кленовым листом отметиться? Нет, не похоже. Не тот почерк. Он бы скорее кусок окорока положил. Кто же тогда?.. А если Глебов? Вадим Глебов. Да, тот мог бы. А в самом деле, чего ему было появляться на их улице? Очень даже странно. Ну, а если листок положил он, Глебов, что это значит? Напоминание о прошлом? Или — не только?..