Владимир Добряков - Когда тебе пятнадцать

Татьяна Сергеевна подарила внучке двенадцать томов Достоевского. Новое издание.

— Бабушка, — целуя Татьяну Сергеевну, обрадовалась Таня. — Вот спасибо, так спасибо! Достоевского надо знать… Как же вы донесли? Книги, аквариум!

— А такси на что! Сразу и на обратный путь заказала. Посидим до десяти и поедем.

— Так мало!

— Мы люди пожилые, пенсионеры. Почти никуда не ходим, соблюдаем режим…

— Знаю, как не ходишь! — засмеялась Таня. — Ты, оказывается, еще и пропагандист…

— А, от домоуправления, раз в месяц пошлют.

— На конференциях бываешь. Всякие небылицы директорам рассказываешь!

— Ну раз уж встретились! — хитровато улыбнулась бабушка.

Мама была в своем репертуаре: Таня стала обладательницей коричневого зимнего пальто с норковым воротником. Естественно, мама тут же заставила примерить пальто.

— Немного волновалась, когда покупала, — возбужденно рассказывала Ольга Борисовна. — Хотя у девушки, которую попросила примерить, фигура в точности твоя, Танечка… Нет, не ошиблась. Правда же, Татьяна Сергеевна, хорошо сидит?

— Прекрасно, как на нее сшито, — не лицемеря, подтвердила бабушка.

— Местное производство, но посмотрите, как элегантно…

А вот подарок отчима даже не подарок, скорее дар удивил Таню несказанно. А еще больше обрадовал, взволновал. Дмитрий Кириллович вынес из своего кабинета и поставил на стол скульптурный бюст из теплого розоватого мрамора.

Первая Татьяна Сергеевна узнала. Сказала сдавленным голосом:

— Сережа… Сын.

Собравшиеся долго рассматривали скульптуру, находили, что сходство полное.

— Все фотографии пришлось изучить, — весьма довольный своей работой и произведенным впечатлением сказал Дмитрий Кириллович.

В тот вечер, уже поздно, около одиннадцати, отчим постучал в Танину дверь, словно знал, что Таня и о нем думает и будет рада увидеть его.

Она сидела перед столом и смотрела на скульптуру отца.

— Я вам так благодарна, — сказала она. — Хотя, если по правде, то отца я представляла чуть другим… Он был, по-моему, мягче. Лиричнее, что ли… Он так маму любил, такие письма нежные писал.

— Да, он любил… — задумчиво ероша бороду, подтвердил Дмитрий Кириллович. — Но я так разумею, что не это было главным, определяющим в нем. Иначе… наверно, и сейчас жил бы. Сергей Сергеевич был человеком долга. Прежде всего долга. Он был героический человек, это было заложено в нем… Мне думается, я ухватил суть. Стержневое начало. Я лично таким его воспринимаю. И сам факт, что эта скульптура сейчас здесь, на твоем столе, что она существует, — это моя дань уважения к нему… И к тебе, разумеется.

— Вы не представляете, как я благодарна.

— Спасибо, — сказал он.

— Дмитрий Кириллович, а вы… вы счастливы с мамой?

— Ты всегда задаешь такие сложные вопросы… Но ведь отвечать надо. Верно?

Она кивнула.

— К сожалению, я не такой сильный человек, каким был он. — Дмитрий Кириллович посмотрел на скульптуру. — Наверное, Сергей Сергеевич и в любви был более счастлив, определенен, что ли… Но не подумай, будто жалуюсь. Нет и нет, с Ольгой я действительно счастлив… Ты, видимо, имела в виду какие-то ее недостатки, слабости…

Таня вновь кивнула.

— В чем-то пытаюсь помочь, подсказать. Может быть, не очень настойчиво. Верно: есть такое, признаюсь. Тут надо подумать. Действительно, политика нейтралитета — не лучший вариант укрепления семьи. Подумаю, обещаю. Хотя в меру. Слишком многого требовать — это пользы не даст. В нормальной семье, как я понимаю, Танюша, должно быть согласие, а не диктат и подчинение. Мне сорок шесть лет, и я научился быть снисходительным, научился прощать. Не сразу пришел к этому. Далеко не сразу. В молодые годы каждый уверен, что лично он лучше других — благороднее, талантливее, умнее. Ведь приятно и удобно так думать. Но с годами понимаешь: в тебе уйма недостатков, ты ничуть не лучше остальных. А когда с горечью осознаешь это — и прекрасно, что осознаешь, — то и становишься снисходительнее к людям, добрее. Хотя сказать, что в свои сорок шесть я такой уж мудрый и все знаю… куда там! К сожалению… Даже с тобой взять. Еще совсем недавно будто в своей отгороженной крепости жил. Теперь, кажется, стены сломаны. Верно?

— Верно, — улыбнулась Таня. — Знаете, Дмитрий Кириллович, мне почему-то больше не хочется говорить вам «вы». Не обидитесь, если…

— Правильно, Танечка! Рушь ее до конца, стену эту.

Таня снова прижалась щекой к его плечу и, нахмурив пушистые брови, сказала: