Владимир Добряков - Две строки до востребования

— Но вы же отбились от немцев?

— Отбились, сынок.

— Так ведь хорошо, что отбились!

Дядя Саша вздохнул.

— Ну чего ты, — наседал Симка, — ведь отбились!

— Ранило Настю…

— Но это же бой. И тебя могли ранить, даже убить.

— Могли, — печально согласился дядя Саша. — Могли. — И больше он ничего не сказал. Нащупал в ведре нож и снова принялся чистить картофелину.

Симка дал приятелю знак: пошли, мол. В комнате он помолчал, насупившись, и сказал:

— Слова больше не вытянешь… Так-то он любит рассказывать, как воевал, как скот сохранили. А про этот бой у камня, когда маму ранило, не хочет говорить.

— Вспоминать, наверно, тяжело, — заметил Гринька. — А ты все равно что полицай: давай говори! Так и хотел тебя стукнуть… Слушай, а ловко он эту картошку — жик, жик! Я и то не смог бы так.

— Научился, — проговорил Симка. — Третий год чистит… Как мама умерла.

Если бы Швыреву еще вчера утром сказали, что он будет просить извинения у англичанки, Гринька только рассмеялся бы, ни за что бы не поверил.

И вот он стоит у лестницы, жалкий, взволнованный, больно прикусывая губы, и все смотрит, смотрит в коридор, где у окна разговаривают двое пожилых людей — географ Василий Васильевич и тучная, в обвисшей кофте Зоя Николаевна. Сколько раз Гринька видел ее на уроке, все; казалось бы, можно было разглядеть в ней, но только сейчас он заметил, как сутулится спина Зои Николаевны, как неверно стоит левая нога (то-то она прихрамывает), как набухли на руке вены (очевидно, портфель тяжелый и рука устала держать его). И чем дольше он ждал, когда Зоя Николаевна закончит разговор с географом и направится сюда, к лестнице, тем яснее, отчетливее становилась для него та истина, что он, сильный, ловкий и такой уверенный в себе, нанес боль этой старой больной женщине. Вчера, слушая Ларису Васильевну, он до конца не понимал этого. Только сейчас увидел все. Сознавать это было гадко и совершенно непривычно для него. И потому Гринька страдал.

Прихрамывая, Зоя Николаевна шла к Гриньке. Ему так казалось, что она идет к нему. На самом деле учительница намеревалась спуститься на первый этаж, к буфету, и выпить минеральной воды. Ее мучила изжога. И потому Швырев возник перед ней неожиданно, она даже сбилась с шага. Он стоял, не зная, что сказать. То есть знал, чего бы легче сказать: «Простите меня, Зоя Николаевна», но эти слова не выражали того, что он чувствовал.

— Ты мне хочешь что-то сказать? — помогла ему Зоя Николаевна.

— Да.

— Я слушаю.

— Вы можете меня ударить?..

У Чумаковой не было привычки оборачиваться назад. Сидела она за партой прямо, чинно и слушала, что говорят учителя. А на уроке истории дважды оглянулась. Первый раз соседка ногой толкнула ее под партой:

— Посмотри-ка, «биолог» цветет! Шесть номеров, наверно, по лотерее угадал.

И правда: будто не в классе Швырев сидит, а в кино и показывают какой-то веселый фильм.

Галка даже растерялась: на человека неприятности свалились, а он радуется. Оглянулась во второй раз — то же самое.

Пресса все должна знать. Может быть, у человека что-то хорошее случилось. Не все же время карикатуры рисовать!

И Галка окончательно изменила своим правилам прилежной ученицы. На листочке бумаги четким почерком написала: «Швырев! Только для прессы. Отчего сияешь, будто тебя на «Мосфильм» пригласили сниматься? Г. Ч.».

Записка ушла на пятую парту и через минуту вернулась с Гринькиным ответом: «Уже разнюхала! Точно, обещают главную роль в комедии. Совместное производство СССР — Франция. Г. Ш.».

«А он неглуп», — подумала Галка и на обратной стороне листка вывела новые строчки: «А еще, говорят будто шесть номеров угадал по карточке спортлото».

Когда листок вернулся к девчонкам на вторую парту, то Галкина соседка, первой схватившая записку, едва не рассмеялась вслух — хорошо, успела зажать рот руками. Гринька написал: «И об этом узнали! Точно! Пять тысяч выиграл. Кричите «ура». Каждому в классе обеспечено по пуду мороженого!»

Так Галка и не дозналась, по какой такой причине улыбается злостный нарушитель дисциплины Гринька Швырев.

Дома его ждал приятный сюрприз. Усатый постоялец, словно не желая портить хозяину квартиры хорошее настроение, сказал, что завтра утром уходит. Обрадованный Гринька даже почувствовал угрызения совести: так плохо думал о парне, а тот, оказывается, ничего мужик, пьет себе крепкий как деготь чай и от книжки не отрывается. Вон сколько отмахал! Так и закончить успеет.