Лазарь Карелин - На тихой улице

— Да, да, вижу — многие упрекают меня за то, что я решила наказать Быстрова! — возбужденно произнесла Ангелина Павловна. — Но ведь у Володи сломана рука. Подумайте, у моего сына… — Ангелина Павловна уткнула лицо в платок и заплакала.

— Но как это случилось? — недоуменно оглядываясь по сторонам, спросила Евгения Викторовна. — Я же отлично знаю этих ребят. Быстров и Мельников всегда были неразлучными друзьями. Нет, просто ума не приложу…

Права, тысячу раз права была Евгения Викторовна, заговорив о том, как вредно устанавливать какие-то границы для учителей и для родителей в деле воспитания ребят.

«Верно, там, где проводятся такие границы, — думала Лена, — непременно случится какая-нибудь история вроде той, что произошла в жизни Коли Быстрова. Мальчик долгое время был предоставлен самому себе. Школа рассчитывала на семью, семья — на школу. И где-то буквально на пути между школой и домом Быстров оказался наедине со своим горем, со своей обидой, был лишен поддержки, совета взрослого друга».

Выступление Алексея, его неожиданный для многих поворот разговора, когда во всем своем неприглядном виде возник перед глазами собравшихся в клубе жильцов двор их дома, — все это не могло не найти здесь горячего отклика.

Самые неожиданные ораторы выходили сейчас на сцену клуба. Попросила слова и Анна Васильевна. Должно быть, это было ее первое публичное выступление за всю жизнь. Страшно волнуясь, не зная, куда девать руки с дрожащими, точно перебиравшими петли вязания пальцами, Анна Васильевна рассказала о том, как она и еще несколько стариков высадили во дворе два десятка молодых лип, разбили несколько цветочных клумб. Анна Васильевна хотела рассказать собравшимся о своем горе, о беде, что стряслась с ее внуком, о Дмитрии Алексеевиче Титове, за которого недавно вышла замуж ее дочь, а рассказывала про деревья и цветы, но все понимали ее и сочувствовали ее горю.

— Вот если б сил у нас, стариков, было побольше — заключая свое выступление, сказала Анна Васильевна, с укором поглядев на управляющего домом, который тут же с привычной готовностью развел руками. Впрочем, общее оживление коснулось и его. Он даже забыл на время про свою выразительную жестикуляцию и, разоткровенничавшись, признался собранию, что много лет кряду отпускались райсоветом на благоустройство их двора немалые деньги, да вот использовать эти деньги так и не сумели.

— Не осваивали… виноват… — умиляясь собственному чистосердечию, говорил Князев. — Есть, есть за мной грешок, дорогие товарищи…

Отец Лены, слушая все эти разговоры, только одобрительно похмыкивал себе под нос. Был он здесь человеком посторонним и выступать считал для себя неуместным.

Но, видать, и его встревожила какая-то дума, и, словно прикидывая что-то, старик нет-нет, да и бросал быстрые взгляды в окно, за которым, погружаясь в вечерний полумрак, лежал во всей своей неприглядной красе огромный и шумный двор.

Пока в клубе продолжалось собрание, жизнь на дворе шла своим чередом.

Солнце уже скрылось за высокими стенами, и во дворе быстро сгущались сумерки.

Только лишь унялся шум, вызванный неудачным полетом мяча, отскочившим от ноги какого-то юного футболиста прямо в оконное стекло, как снова завязалась между ребятами жаркая схватка и снова азартные «Пас! Гол! Штука!» огласили воздух.

Коля Быстров вышел из дверей своего подъезда, глянул в далекий угол двора, где возились около машин шоферы, и, не найдя того, кто был ему нужен, направился к проходу на улицу.

— Сыграем? — крикнул ему стоявший «в воротах» — между двух кирпичей — паренек с всамделишными вратарскими щитками на коленях.

— Играй, играй, дыра! — отмахнулся Коля.

— Мастер спорта! — обиженно сказал паренек. — Зазнался!

— Что?! — метнул на него взгляд Быстров, собираясь проучить мальчугана за непочтительность, но раздумал и побрел дальше.

Во двор, отрывисто сигналя, въехала машина Симагина. Коля увидел Симагина за рулем и побежал наперерез машине, уже тормозившей у дверей гаража.

— Здорово! Как живешь? — выходя из машины, дружески хлопнул рукой по плечу Быстрова Симагин. — Ну, что нос повесил?

Коля не ответил.

— Да, брат, дела!.. — сказал Симагин, замыкая машину. — В суд на тебя подала моя хозяйка. Заварил кашу. И чего это вы не поделили, дружки-пирожки? За что ты его? — Симагин был весел, довольно щурил свои маленькие со смешинкой в зрачках глаза.

Небрежно расстегнутый на груди китель и сдвинутая на затылок кепчонка с крохотным козырьком отлично довершали весь его облик — добродушного, простецкого парня из тех, кто так всегда нравится ребятам, особенно если такой вот хороший и простой парень умеет водить машину, да еще из бывших военных моряков.