Михаил Воронецкий - Новолунье

Я решил, что с дедом мы все равно не поймем друг друга.

Позади скрипнула уключина. Я обернулся. Возле берега, помахивая веслами, плыл на пестро раскрашенной лодке Филя Гапончик. Он поздоровался с дедом, а проплывая мимо Степаниды, притормозил лодку, сильно гребанувшись назад. Что-то сказал Степаниде. Та, локтем согнутой голой руки отбрасывая со лба волосы, мельком глянула на нас с дедом, засмеялась. Филя поплыл дальше и вскоре скрылся за островом.

Я забеспокоился. Филя, ушедший в бакенщики, на острове вырыл себе землянку. А я там недавно поставил новенький перемет, присланный отцом из тайги. Уж если найдет его Филя — ни за что не отдаст. Надо плыть на остров, переставлять. А дед с утра затеял починку лодки, конца этому не видно. Вот уж и обед прошел.

Степанида выполоскала на мостках белье, развесила на тыну и ушла с прутом на огороды. Наверно, за теленком. Время к вечеру скоро повернет, а дед все кряхтит да постукивает молоточком по днищу. Я совсем измаялся: «Эх, если бы не боялся водяного, давно бы убежал к Самоловному перекату и перебрался бы на остров». Там теперь совсем неглубоко. Коням до брюха едва достает.

Все-таки я пробрался на остров перед закатом. Спрятал в кустах лодку. Побежал в забоку — мелкую рощицу в ложбине. Перемет стоял на месте. Я спрятал его подальше и спокойно отправился домой. У Самоловного переката, не доходя шагов двадцати до землянки Фили Гапончика, услышал в кустах разговор. Бросился в траву, по кромке берега пополз на голоса. На небольшой затененной полянке под широкой черемухой сидела Степанида.

Она слегка откинулась на левую руку, правую запустила Филе в его черные и жесткие, как конский хвост, космы, глядела куда-то поверх за кусты.

Филя что-то бурчал. Я, пока не отдышался, не мог разобрать ни одного слова. Вот Степанида резко ответила ему. Я понял это по тому, как шевельнулись ее тонкие припухлые губы. Филя вскочил, обхватил ее колени, тряхнул головой.

— Бросай ты его к шуту и переезжай ко мне.

— К тебе? В землянку?

— Да если хочешь знать, так я в этой землянке помирать не собираюсь. Мы с тобой в Минусинск подадимся. У меня денежки есть. Накопил. Избушку в городе купим. У меня там дядя — председатель горсовета. Устроит. А на что тебе Ганька сдался? В год два месяца жила с ним — нет ли? Старика да ребенка чужого кормишь. Эх, как подумаю, так аж кошки по печенкам скребут! Ну? Дак как?

— Ладно. Чего болтать зазря. Пойду, — сказала Степанида и стала неловко подниматься. Одергивала, поправляла юбку, говорила: — Ты дурь-то из головы выкинь да женись на Маришке. Что морду от нее воротишь? Вот она узнает, так проходу мне не даст.

— Маришка — дело прошлое, что было, то сплыло. Теперя — ты...

Филя, в топорщившейся колом гимнастерке, держал в руках кепку и неотрывно смотрел на Степаниду. Она, не глянув на него, пошла под берег. Я пополз следом. Когда я высунулся из-за кустов, Степанида уже брела по перекату, все выше поднимая юбку. Тень от увала закрывала почти всю протоку, и в легком предвечернем полусумраке белела нижняя юбка Степаниды.

По невидимой тропинке, почти сливаясь с косогором, Степанида поднялась на увал. Теперь она шла на фоне закатного неба в сторону деревни, помахивая прутом, но так и не оглянулась ни разу на Филину землянку. Тот глядел ей вслед и мял в руках новую дешевую кепку. «Вот дурак! Влюбился, а она ему в матери годится», — подумал я, отыскивая в кустах лодку.

Ежегодно уже с апреля я выбирался из избы, поселялся за стайкой, под соломенным навесом, где дед хранил приготовленные на продажу кадушки, корыта, плетенные из черемуховых прутьев тарантасы. Там, под навесом, и спал все лето, кочуя по коробам: продавался один — я переселялся в другой.

Незаметно через огороды пробрался к себе. Но уснуть долго не мог.

— Погоди! Придет отец — он тебе покажет, где раки зимуют, бормотал я, думая о Степаниде, — Узнаешь ты у меня, куда купаться ходить...

Но, вспомнив отца, перестал злиться: «Так ему и надо! Бродит по тайге, а собственная жена без призора. Тут любая избалуется».

Я уснул перед петухами, когда на тополях в огороде стала пошевеливаться утренним холодком листва, а за рекой, над тайгою, уходящей в синие горы, зачиналась заря.

Несколько дней я избегал встреч с теткой Степанидой. Мне казалось, что она уже не будет любить меня, как прежде, да и я сам не хотел ее любви.

Все эти дни жил на острове. Спал в шалаше. У входа вечерами чадил костер, отгоняя комаров. За Самоловным перекатом, в улове, стоял перемет, и я поймал уже несколько хариусов. Зацепилась один раз и стерлядка. Я решил отплавить ее деду.