Теодор Драйзер - Финансист. Титан. Стоик. «Трилогия желания» в одном томе [сборник litres]

– О, да, – ответила Эйлин. – Никогда не встречала мужчину с такими безупречными манерами. Он такой обаятельный! Иногда похож на мальчишку, но можно не сомневаться, что у него большой жизненный опыт.

– Я слышал о нем, – заметил Каупервуд. – Ведь это он был замешан в деле с Кармен Торриба несколько лет назад? – Он имел в виду испанскую танцовщицу, гастролировавшую по Америке, в которую Линд был отчаянно влюблен.

– Да, разумеется, – со скрытым злорадством отозвалась Эйлин. – Но тебе-то что с того? Он все равно очарователен. И он мне нравится.

– Я же не говорил, что мне есть до этого дело, верно? Ты не возражаешь против обычного упоминания об инциденте?

– Знаю я об этом инциденте, – шутливо откликнулась Эйлин. – И тебя я тоже знаю.

– Что ты имеешь в виду? – спросил он, пытливо глядя на нее.

– Я тебя знаю, – ласково, но решительно повторила она. – Ты думаешь, я буду сидеть здесь и довольствоваться ролью нежной любящей жены, пока ты обхаживаешь других женщин. Так вот, этому не бывать. Я знаю, почему ты так говоришь о Линде, для того, чтобы я не слишком увлекалась им. Но если я захочу, то сделаю это. Я буду делать то, что хочу, а ты можешь делать, что тебе вздумается. Я тебе не нужна, так почему ты беспокоишься, что другие мужчины интересуются или не интересуются мной?

По правде говоря, у Каупервуда не возникало определенных мыслей по поводу возможной связи между Линдом и Эйлин, не больше чем по поводу отношений между ней и любым другим мужчиной. Однако в интуитивно он чувствовал, что у нее кто-то есть. Именно это его ощущение передалось Эйлин и вызвало ее как будто бы ничем не спровоцированное замечание. С учетом обстоятельств Каупервуд попытался быть как можно более обходительным; он ясно понимал, на что она намекает.

– Эйлин, о чем ты? – нежно сказал он. – Зачем ты так говоришь? Ты же знаешь, что ты дорога мне. Я не могу предотвратить ничего, что тебе захочется сделать, и ты знаешь, что я даже не буду пытаться. Я лишь хочу видеть тебя довольной. Ты знаешь, что я люблю тебя.

– Да, я знаю, как ты любишь меня, – настроение Эйлин моментально изменилось. – Пожалуйста, не начинай все сначала. Мне тошно от этого. Я знаю, что ты волочишься за любой приглянувшейся женщиной. Мне известно о миссис Хэнд. Даже в газетах ясно писали об этом. За последние восемь дней ты возвращался домой лишь однажды вечером, достаточно надолго, чтобы я могла увидеть тебя. Не говори со мной. Не пытайся утешать меня. Думаешь, я не знаю, кто твоя последняя пассия? Но тогда не ной и не ссорься со мной, если я начну интересоваться другими мужчинами, а это, безусловно, будет. Если это случится, то по твоей вине, и ты знаешь об этом. Теперь не жалуйся; это ни к чему не приведет. Я не собираюсь сидеть здесь и строить из себя дуру. Я много раз говорила тебе об этом. Ты мне не верил, но это правда. Я говорила тебе, что однажды найду себе кого-нибудь, и я это сделаю. В сущности, я уже это сделала.

При этих словах Каупервуд окинул ее спокойным оценивающим, хотя доброжелательным взглядом, но она вышла из гостиной с вызывающим видом, прежде чем он успел что-либо сказать, и удалилась в музыкальную комнату, откуда до него через несколько секунд донеслись по коридору вступительные аккорды Второй венгерской рапсодии, сыгранные с трогательным воодушевлением. Эйлин вложила в музыку свое неизбывное страдание. Каупервуду была ненавистна мысль, что такой самодовольный щеголь, как Линд, привлекательный и льстивый светский хлыщ, мог заинтересовать Эйлин, но чему быть, того не миновать. Ему не пристало жаловаться, но на мгновение его охватила невероятная тоска по ушедшим временам. Он помнил ее в Филадельфии школьницей в красной пелерине с капюшоном, в доме ее отца, верхом на лошади, едущей в коляске. Какой блестящей и пылкой девушкой она была, какой милой дурочкой, ошалевшей от любви! Могла ли она на самом деле решить, что он ее больше не волнует? Возможно ли, что она нашла другого мужчину, который увлечен ею и которым она сама живо интересуется? Эта мысль казалась нелепой.

Он наблюдал за Эйлин, когда она позднее вернулась в столовую, в зеленый шелковом платье с медными переливами. Локоны были высоко уложены на голове, и он снова невольно восхитился ею. Она выглядела помолодевшей, хотя и невеселой, влюбленной (в кого-то еще), энергичной и упрямой. Каупервуд на мгновение подумал, как ужасна бывает страсть, как она оглупляет людей. «Все мы находимся в тисках великого импульса продолжения рода», – подумал он. Он заговорил с ней о посторонних вещах – о приближающихся выборах, о фургоне с плакатом: «Должен ли Каупервуд стать хозяином города?».