Андрэ Моруа - Письма незнакомке

Искренне любящая вас

Тереза Берже.

В мастерской художника Бельтара каждую третью субботу месяца собираются: депутат Ламбер-Леклерк (теперь уже помощник министра финансов), писатель Сиврак и Фабер, автор пьесы «Король Калибан», удостоившейся недавно небывалого успеха на сцене театра «Жимназ».

Как-то раз Бельтара представил друзьям молодого провинциала, своего кузена, желавшего посвятить себя изящной словесности:

– Этот мальчик написал роман, который, на мой взгляд, не хуже любого другого. Я просил бы тебя, Сиврак, прочесть его. Мой кузен ни с кем в Париже не знаком, он инженер, живет в Байё.

– А вы счастливый человек, – обратился Фабер к юноше. – Написали книгу, живете в провинции и ни с кем не знакомы?! Да вы просто обречены на успех, месье. Издатели будут добиваться чести открыть вас, и, если вы правильно выстроите свою легенду, то через год вас ожидает даже большая слава, чем та, которой достиг сам Сиврак. Но я дам вам один совет: сидите у себя в Байё и не показывайтесь в столице… Байё! Лучше не придумаешь… Кто не пробудит в других симпатии, проживая в Байё? Не то чтобы вы были лишены приятности, месье, но человеку свойственно выносить гениальность других лишь на расстоянии.

– Объявите себя больным, – вставил свое слово Ламбер-Леклерк, – немало прекрасных карьер было построено на болезни.

– И что бы ни было, – добавил Бельтара, – не бросай своего основного занятия. Служебное место – великолепный наблюдательный пункт. Если ты запрешься в рабочем кабинете, то через год станешь писать книги не хуже профессионала, замечательным образом построенные и скучнейшие.

– Глупец! – резко бросил Сиврак. – «Служебное место – великолепный наблюдательный пункт». Ну как такой умный человек, как ты, Бельтара, может повторять подобные избитые истины? Что, по-твоему, писатель может наблюдать в мире такого, чего нет в нем самом? Разве Пруст выходил из дому, когда писал? А покидал ли свои деревенские просторы Толстой? Когда ему задавали вопрос, кто такая Наташа, он отвечал: «Наташа – это я». То же и Флобер…

– Прошу прощения, – отвечал Бельтара. – Толстой жил в окружении огромного семейства, в котором отчасти и черпал свою мощь. Пруст посещал отель «Ритц», имел друзей и извлекал из этого все, что мог. А что до Флобера…

– Разумеется, – прервал его Сиврак, – но вообрази Пруста, лишенного возможности черпать новые идеи в своей излюбленной светской среде, он бы наверняка нашел, что сказать. Он одинаково неподражаем, когда заводит речь о своей болезни, о своей комнате или о своей старой служанке. Впрочем, я сейчас приведу другой пример, который тебя убедит, что самый живой ум, пусть и не лишенный пищи для наблюдения, недостаточен для того, чтобы создать произведение. Наш друг Шалон… Кому в большей степени, чем ему, представились и случай, и время наблюдать самые разные круги человеческого общества? Шалон хорошо знал художников, писателей, промышленных воротил, комедиантов, политических деятелей, дипломатов – словом, самое закулисье человеческой комедии. Пригодилось ему это? Увы!

– Шалон? – переспросил Ламбер-Леклерк. – Что с ним стало, с Шалоном? Может, кто-то из вас что-нибудь слышал о нем?

– Мы с ним пользуемся услугами одного и того же книжного магазина, – отвечал Сиврак, – и я иногда встречаю его там, но он делает вид, что не замечает меня.

Молодой провинциал наклонился к хозяину и вполголоса поинтересовался, кто такой этот Шалон.

– Сиврак, расскажи-ка этому дитяте историю карьеры Шалона. В его возрасте это может быть поучительным примером, – попросил Бельтара.

Сиврак присел на край дивана и резким голосом, словно рвавшим слова на слоги, тотчас приступил к рассказу:

– Не знаю, месье, приходилось ли вам слышать о классе риторики лицея Генриха Четвертого выпуска тысяча восемьсот девяносто третьего года, столь же знаменитом в районе Пантеона, как и некий выпуск Эколь нормаль, состоявший, как вам известно, из Тэна, Прево-Парадоля, Сарсе и Эдмона Абу [17]? Этот класс был, как мне о том твердит всякий раз, как я его встречаю, один из наших старых учителей, «рассадником знаменитостей», поскольку в одно и то же время в нем учились Бельтара, Ламбер-Леклерк, Фабер и ваш покорный слуга. Ламбер-Леклерк, уже тогда готовившийся к поприщу публичного человека, и Фабер проводили вторую половину дня на скачках…

– Поуважительнее к моему превосходительству, – вставил чиновник.