Марко Сосич - Балерина, Балерина

Сейчас он здесь. Я слышу его шаги. Почтальона боюсь, потому что у него шляпа и тяжелые башмаки. Мама уже приготовила рюмочку. Он появится, войдет, поговорит и потом выпьет рюмочку. Он не сможет дышать, когда будет пить, и потом засмеется, и скажет: О-ля-ля!

Он уже здесь. Добрый день, Иванка, произносит он и что-то кладет на стол. Мама отвечает, что не верит рекламе, и что ее имя никогда не выпадет, и что миллионов ей не видать. Мама наливает рюмочку. На здоровье, говорит. Почтальон смотрит в рюмочку и рассказывает.

Я встаю на цыпочки. Слушаю его.

И? Как наша Балерина? Смотрит на меня. Не хочу, чтобы он смотрел на меня. Потом смотрит на маму. Она все еще перемешивает платочки в кипятке. Я вижу ее. Иванка, вы слышали последние новости? Говорят, что вот-вот отправятся на Луну, но все ж не так скоро.

Правда? — говорит мама и смотрит в кипящую воду. Я вижу ее.

Да! Еще годок-другой, не знаю когда! Но, вот вы мне скажите, зачем лететь на Луну, а?

Откуда ж мне знать! Может, нас слишком много…

На Земле?

Не знаю. Может быть.

Мама продолжает мешать. Большой ложкой. Я вижу ее. Вижу ее нос, подбородок, лоб, ее руку. Почтальон, вздыхая, берет рюмочку, пьет. Сразу всё, что в рюмочке. Я смотрю на него. Он не может дышать, открывает рот, держит его открытым, долго. Вот он вдыхает воздух, выдыхает. Сейчас улыбается. О-ля-ля, говорит. Поднимается, поправляет шляпу. Говорит еще что-то. Мне. Я думаю, что он говорит мне, потому что смотрит на меня. Я не хочу, чтобы он на меня смотрел, не хочу, чтобы почтальон мне что-нибудь говорил. Я начинаю подниматься на цыпочки, еще выше. Высоко. Я дрожу. Я не могу так долго стоять на цыпочках.

О-ля-ля, наша маленькая Балерина, а? Что скажешь, а? И смеется. Мои пальчики болят. Он продолжает говорить. Что скажешь, отправимся еще дальше, а? Полетим на Луну, а? Ты бы полетела на Луну, а? Ох, ты бы точно полетела. Да, если потребуется, потребуется, понимаешь, что мама сказала, а? Нас слишком много! А если нас будет слишком много, то нечего будет есть и придется лететь на Луну-у-у.

Я смотрю на него. До свидания, Иванка, прибавляет он и выходит в дверь. Потом. Я не могу больше стоять на цыпочках. Я хватаю стакан со стола. Бросаю его в дверь. Стекло бьется вдребезги.

Ох, Балерина, Балерина, говорит мама и сметает осколки стакана.

Я смотрю на нее. Мне страшно, если нечего будет есть и придется лететь на Луну. Еще годок-другой, сказал почтальон. Я не знаю, что такое год. Ни один, ни еще другой… Не знаю.

Мама выбрасывает осколки стакана. Смотрит на меня. Подходит ко мне, поправляет мои волосы, гладит меня. Я чувствую на щеке ее руку. Ой-ой, Балерина моя, ты не должна бояться, мы не полетим на Луну, мы останемся здесь, сколько Бог даст. Я и ты, все мы.

Мама знает, о чем я думаю. Иногда. Она знает. И я тоже. Знаю, она хотела бы, чтобы я смеялась, чтобы не плакала. Но я не могу смеяться, потому что почтальон все знает и потому что он сказал то, что сказал. Мама отодвигается. Я смотрю на нее. Она достает платочки из кипятка и выходит в дверь. Сейчас мне больше не страшно. Платочки уже висят, друг с дружкой рядом. Мой папа.

Я смотрю в окно. Мамы больше не видно. Вдруг. Вижу только платочки. Оглядываюсь на кухню. Рукой трогаю розовые бантики на одежде. Смотрю. Вижу печку, стол, холодильник и на нем пепельницу, буфет с тарелками и стаканами. Там есть и ложки. Я вижу полочку. На полочке коробка, из которой говорят и поют. Только если папа нажмет на кнопку. Включи грундиг, скажет мама, чтобы послушать погоду. Там на коробке лодка. Мама называет ее гондола. Она рассказывает, что такие лодки в Венеции, и что у них нет лампочек, у тех, что в Венеции. У нашей гондолы лампочки есть, и они иногда светятся. Смотрю на прикрытую дверь. Мама снова здесь. Говорит, что скоро обед, что будет папа, что приедет Карло с работы, Сречко с мамой, что придет Йосипина, тетя Элизабета и потом, к торту, еще Иван. Папа здесь. Я его слышу. Кашляет, плюет. Ворчит, что старый, и садится. Говорит, чтобы я села с ним как всегда, когда новый день. И я сажусь, всегда. Сейчас он мне рассказывает, что я красивая, что я большая, и держит меня за руку. Потом опять кашляет, там, в прихожей, и возвращается в кухню со слезами на глазах, от кашля, и опять берет меня за руку. Что новенького, Балерина? — спрашивает он меня. И я берусь за его ухо. Хватит, хватит, Балерина, говорит он потом, когда ему становится больно, и я еще больше выкручиваю ему ухо, потому что мне так нравится и я спокойна, если кручу ему ухо, это точно.

Мама накрывает на стол, просит, чтобы я поставила стаканы и тарелки. Сейчас она знает, что я не буду бросать их в дверь, сейчас она знает, что я поставлю их на стол. Беру тарелку. Каждую отдельно. Мама говорит: Положи ее сюда! Я кладу ее. Каждую тарелку, всегда одна и та же песня.