Феррейра Кастро - Сельва

На следующий день Жоан вернулся в свою кухню, и Алберто стал обедать с Жукой Тристаном. Он был его служащим и не мог столоваться у сеньора Геррейро, иначе ему пришлось бы платить за свое питание отдельно.

Всю неделю Алберто сидел напротив Жукиньи, а хозяин во главе стола. В субботу, однако, приехали надсмотрщики, и Алберто пришлось пересесть. Он сел напротив Винды. Это было приятнее. Антипатия, которую Жукинья внушил ему сразу же, едва он увидел его на берегу, усиливалась с каждым днем. Равнодушный и наглый, Жукинья держался со всеми дерзко и высокомерно, всячески подчеркивая, что он хозяйский сын и наследник, которому будет принадлежать все это. Алберто не раз еле удерживался, чтобы не надавать мальчишке пощечин, но он не смел даже словом осадить наглеца и мучился от испытываемого им унижения. Его бесили раболепные восторги Жоана, Алешандрино и Тиаго, расточаемые Жукинье. Старый негр каждый день таскался в сельву, волоча свою хромую ногу, и приносил мальчишке диковинные плоды, которые тот принимал как должное, не выказывая ни малейшей благодарности.

Но зато его отец на время превратился совсем в другого человека. Пока сын гостил у него, Жука был добродушным, веселым и щедрым. Дошло до того, что, забыв о своей прежней строгости, он даже пускался в откровенности, рассказывая о своей жизни в Белене, фильмах, которые он там видел, о том, как он веселился на последнем карнавале.

Но в один прекрасный день «Айморэ», спускаясь по реке, зашел в Параизо и увез капризного наглеца.

За обедом царила тишина. Жоан отодвинул от стола ставший уже ненужным стул, но чувствовалось, что Жукинья еще владеет всеми мыслями отца, и это делало трапезу печальной.

На следующий день Жука Тристан снова превратился в строгого хозяина, и разговор оживлялся только вечером, после коньяка, выпиваемого Жукой без собутыльников: ни бухгалтер, ни Алберто, приходившие играть с ним в соло, не пили.

Только по субботам, когда появлялись Бинда, Каэтано и Балбино, обеды и ужины проходили веселее. Жука Тристан относился к этим людям по-братски: они были вылеплены из одной глины, в венах их текла та же кровь. Улыбаясь, он правил в их обществе и позволял заискивать перед собою. С ними он мог пить сколько угодно, говорить что заблагорассудится, быть полностью самим собой и не ощущать при этом какой-то смутной неловкости, как наедине с Геррейро. Его злили теперь вежливые разговоры бухгалтера и его добродушная любезность, внушавшие всем уважение. Вернувшись за свой стол, он подумал, что серингейро явно отдают предпочтение этому человеку, всегда ровному и обходительному в обращении с ними. И то, что он, хозяин, не мог пробудить в их душах подобной симпатии, вызывало в нем зависть и рождало подозрение. Кто его знает, о чем там с ними рассуждает Геррейро! Ему, Жуке, тоже было бы легко показывать себя великодушным и добрым, если бы он управлял чужой фазендой! Бухгалтер покрывает их грешки и усердно нахваливает за всякую малость; отпускает им больше, чем положено, не наказывает лодырей и защищает провинившихся; еще бы — ведь за все платит хозяин, он-то и оказывается в дураках, хотя в таком возрасте мог бы уже набраться ума!

Балбино, который давно жаждал занять место управляющего, всякий раз, когда хозяин уезжал, строил козни, втягивая в это и других надсмотрщиков. И все они, чувствуя в бухгалтере чужака, не связанного с ними ни милыми их сердцу привычками, ни узами братства, в часы, когда опьянение устраняет все различия, соглашались с Балбино: да, да, он прав, он говорит правду!

Но внезапное молчание Жуки напоминало им о присутствии иностранца, при котором не следует слишком распускать языки: ведь он зависит от управляющего. Покидая столовую, Алберто понимал, что все они только и ждут, чтобы на свободе, не стесняясь, клеветать на бухгалтера. И тогда он еще больше утвердился в дружеских чувствах к сеньору Геррейро. Он был для него уже не управляющим, которому обязан подчиняться, но другом, оклеветанным за свои лучшие, отличавшие его от всех других, человеческие качества.

Теперь ежедневно после закрытия конторы, до обеда, Алберто работал в огороде, начинавшем зеленеть внизу, позади старой кухни. Он догадывался, что эта затея пришлась бы не по вкусу Жуке Тристану, если бы тот проведал о ней, но он продолжал заниматься огородом и занимался им с удовольствием, словно стараясь продемонстрировать этим свое уважение к бухгалтеру и бросить вызов его противникам. Ему только неприятно было встречаться на бухгалтерской веранде с доной Виторией, которая теперь не смотрела ему в глаза и входила в его комнату, только когда его там не было. Но здесь он часто с ней сталкивался, потому что она помогала доне Яя вместо Жоана.