Феррейра Кастро - Сельва

И Алберто продолжал безропотно ждать Балбино. Воображение рисовало ему, как Балбино подходит, пожимает ему руку и говорит: «Будьте так добры… Пройдите покушать». И все это рисовали ему не только муки голода: приглашение Балбино позволило бы ему отомстить этому стаду за его безразличие.

Но Балбино, спустившийся вниз лишь через несколько часов, не превратил в реальность ни одну из нарисованных Алберто картин. Он прошел мимо него с сухим, почти надменным «добрый вечер», окинув проницательным взглядом своих завербованных. Он явно пришел сюда, чтобы убедиться, что все на месте, а не потому, что хотел проявить заботу о них, ютившихся здесь, на нижней палубе, в грязи и нечистотах. Два или три сеаренца подошли к нему и о чем-то попросили, но он сквозь зубы буркнул им что-то кратко и решительно.

Желая напомнить о себе, Алберто встал так, чтобы снова очутиться на пути Балбино, когда тот направится обратно на верхнюю палубу. Но эта уловка оказалась безуспешной: Балбино прошел мимо, замкнутый, мрачный, не проронив ни слова; когда его глаза встретили голодный взгляд Алберто, он отвернулся.

И через мгновение на палубе третьего класса остался только аромат его сигары, резкий аромат, быстро унесенный бризом.

Алберто был готов кусать себе руки и крушить все вокруг: его слабость пылала в нем яростной силой… Испытанное им унижение привело его в дикий, неистовый гнев, породило в нем чудовищную жажду мести. К концу дня душевная и телесная усталость сломила Алберто, вернув его в мир, где жизнь была безрадостна и требовала беспрекословного подчинения.

В тени палубных переходов, уже сопровождаемый толпой, показался дымящийся котел с ужином. И Алберто тоже протянул свою жалкую жестяную миску к половнику, которым орудовал кок.

Пароход медленно тащился вверх по течению: целых две недели он шел от Белена до Параизо, и Алберто, так и не привыкший к тому, что его окружало, совсем извелся. «Жусто Шермон» то продирался через узкие протоки, настолько скрытые береговыми зарослями, что пароход, казалось, углублялся в самый настоящий лес, то клубы его дыма поднимались к небу с самой середины реки. В такие моменты все взоры вновь устремлялись вперед: выход из этих дебрей представлялся столь же загадочным, как до этого вход в них, — кругом, везде одна только сельва, закрывшая собой горизонт на первом же изгибе этого водного чудища. Узкие протоки, пропускавшие большие трансатлантические суда и в европейской географии сошедшие бы за главные реки, открывались только зоркому глазу лоцманов — знатоков этой удивительной водной паутины, по которой путешествие, начавшееся в Салинасе, океанском порту, заканчивалось через сорок дней пути в верховьях Амазонки у границ с Перу и Боливией. Неопытный взгляд видел одни и те же берега, одни и те же заросли, выступавшие сплошной зеленой массой: отдельные растения растворялись в тесном переплетении стволов. Каждый поворот был похож на другой поворот, каждая прямая на только что пройденную, и там, где на берегах не было хижины или поселка, оставалось только в растерянности спрашивать самого себя: «Проплывали мы уже здесь, или я вижу все это впервые?»

Однако лоцманы этого лабиринта, неприметно исполнявшие свои обязанности на краю света, знали великий путь во всех его разветвлениях и подробностях. И, будь то при ярком свете тропического дня или в кромешной ночи, их голос негромко указывал рулевому верное направление. А ведь нередко в течение часа судно должно было от правого берега перейти к левому, с середины реки приблизиться к земле вплотную, потому что фарватер капризно извивался наподобие змеи и был изменчив, как женщина. Там, где год назад глубина была достаточной для самых крупнотоннажных кораблей в мире, сегодня красовалась отмель, словно созданная для того, чтобы черепахи летом откладывали здесь яйца. Подвижная, еще не устоявшаяся земля, изрезанная глубокими оврагами, разламывалась и обрушивалась в воду тысячетонными пластами, потрясая уединение сельвы глухим грохотом и создавая на пути судов ежедневно новые и новые препятствия. Но ни эти новые отмели, ни огромные стволы, которые, сорвавшись с родных берегов, плыли по течению, порой продырявливая и круша носовую часть неосторожных судов, не пугали лоцманов Амазонки, обладавших редкой находчивостью и необычайной памятью. В их умении отыскивать фарватер было что-то чудодейственное, невольно вызывавшее восхищение, поскольку тут, где навигационная наука оказывалась бессильной, людям приходилось ориентироваться на более непостоянные вещи, чем звезды, служившие ориентирами для мореплавателей былых времен.