Феррейра Кастро - Сельва

Еще когда Алберто находился в Пара, он обратил внимание на то, что многие местные города называются так же, как в Португалии. Это объяснялось амбицией португальских колонизаторов, которую они принесли в свое время в эти далекие края вместе с архаическими пушками и неистовой жаждой обогащения. Но сейчас воспоминания об этом далеком прошлом, казавшемся на расстоянии романтичным и героическим, воскресали для него в этих названиях, смягчали душу и словно молчаливо мстили сеаренцам, всему невежественному сброду за равнодушие, проявляемое этими париями к его цивилизованности, которую он себе приписывал.

Когда он учился на родине в университете, монархическое прошлое Португалии было для него политическим примером, достойным подражания, безотлагательным средством, способным обеспечить стране счастье и процветание. Но сейчас то, что совершено было дедами, приводило его в трепет, как будто подвиги их были его собственными, как будто были они совершены им самим для многих грядущих поколений, и он про себя мог ими гордиться и находить в них опору среди житейских невзгод.

Пренебрежение бразильцев, с которыми ему доводилось сталкиваться, к отпрыскам первооткрывателей вызвало в нем обостренное чувство патриотизма. Он с трудом выносил унизительность своего положения, — ведь многие бразильцы только по тому, что представляет собой здешняя португальская колония, судили о всех остальных португальцах, в чьих сердцах жила далекая родина. И это была возмутительная несправедливость. Как можно считать, что все португальцы похожи на живших здесь торговцев, которые хотя и были хорошими людьми и патриотами, но интересы их сводились к подсчету дневной выручки, которую они с наслаждением выкладывали на грязный прилавок.

Нет, далеко не все были такими; и, уж конечно, нельзя было судить о португальцах, глядя на тех, что на всех перекрестках Бразилии предлагали всем и каждому свои рабочие руки за жалкие гроши, тем самым позоря честное имя Галисии. Это все равно, что судить о бразильцах по этим невежественным, голодным людям, протягивающим свою тарелку за порцией вяленого мяса и черной фасоли, которые им давали на завтрак.

Своими словами боцман пробудил в нем внезапную отвагу. Он вновь стал чувствовать себя выше окружающих. По-детски бросил взгляд на «стрелки» своих брюк и тонкие пальцы — все, что ему удалось пронести через все превратности судьбы.

Алберто хотел есть, но нет, он не станет протягивать к дымящемуся котлу жалкую жестяную миску. Его продолжало раздражать все происходившее на палубе — эта стадная жизнь, словно ни у кого из них не было ни своего характера, ни вкуса, ни самостоятельности.

Дядя сказал ему, что он поговорит с Балбино, чтобы его кормили по первому классу. Он подождет. И чтобы как-то заглушить требования желудка, попытался заинтересоваться снова зрелищем берегов. Выбирая более глубокую часть протока, «Жусто Шермон» шел, прижимаясь к берегу. Пожалуй, не больше двадцати, а то и меньше метров отделяли пароход от густой сетки корней, обнаженных на обрыве сильными оползнями. Иногда длинные ветви, те, что сумели отделиться от переплетения леса, чтобы чувствовать речной бриз, касались кают первого класса и били по лицу тех, которые стояли, облокотившись на перила палубы; судно сотрясали взрывы хохота, возгласов, выражавших удивление и радость. Но эта буйная растительность, густая и разнообразная, даже будучи так близко, не позволяла взгляду проникнуть в ее глубины. Можно было предполагать, что там во многих местах царит вечная тень и в это подобие склепов никогда не проникает солнце, а почва, вязкая и плодородная, выбрасывает к небу из каждой своей поры бесчисленные стволы. Это был мир сказочной, нереальной и необузданной растительности, которая сегодня являла собой совсем иную картину, чем вчера, а завтра создавала и вовсе нечто невообразимое. И среди огромных корневищ, образующих своими переплетениями высокие и обширные пещеры, на пышном, еще не осевшем иле и в гниющей листве кишели бесчисленные насекомые и бесшумно скользили отвратительные пресмыкающиеся с зелеными, гипнотизирующими глазами, напоминающие чудовищ доисторического мира.

Однако все это скрывалось за плотной стеной пальмовых листьев и ветвей других деревьев, которые, ограничивая взор, оставляли ясно видным лишь этот узкий рукав Амазонки. От бесконечного мелькания перед глазами одного и того же пейзаж становился монотонным, хотя поначалу поражал своим великолепием.