Феррейра Кастро - Сельва

И вот нежданно-негаданно этот бедняга, уцелевший после доброго десятка лет, которые он провел в сельве, борясь с неумолимой природой, чтобы заработать денег на возвращение, оказывался ни с чем, часто даже не понимая, как же его обобрали. Снова нищий, с неотступной тревогой о семье и о своем клочке земли, там, на родине, он, заглушив в душе тоску и горестное сознание, что время потрачено впустую, возвращался на плантацию без гроша в кармане, как и тогда, когда он впервые попал в Бразилию.

Все пристани от Белена до Манауса были свидетелями подобных житейских крушений, жертвами которых оказывались эти неотесанные, простодушные люди, с беспримерным мужеством покорявшие непроходимую и безжалостную сельву.

В то же самое время мошенники-торговцы, опьяненные внезапным изобилием, раскуривали сигары с помощью ассигнаций и кичились своими состояниями с крикливостью, присущей авантюристам. Они не пускали там корней, а, разбогатев, возвращались в те края, откуда прибыли, предаваясь новым честолюбивым вожделениям. Жизнь их протекала тут в барах, в случайных встречах, как это бывает с людьми, не обремененными ни семейными, ни другими узами. В поисках быстрой наживы, влекомые золотой путеводной звездой, сюда потянулись женщины со всех углов планеты, превращая Белен и Манаус в рай космополитической проституции. И весь этот «Эльдорадо», где фантастическая Маноа Хуана Мартинеса воплощалась в реальность, питался кровью, которую несчастные парии превращали в золото в таинственных дебрях сельвы.

Но вот однажды «Hevea brasiliensis» [4] Гевеа (лат.) каучуконос. Местное название — серингейра. , нелегально вывезенная англичанами на Цейлон, позабыв свою национальную принадлежность, стала давать свой сок на новых землях. Амазонский каучук по вине переселенца перестал быть источником молниеносных обогащений и поубавил число жаждущих. Уже серебро, а не золото стали класть теперь на другую чашу весов.

Но никто, никто не мог смириться с жестокостью открывшейся им истины. Воспоминание о совсем недавнем сказочном богатстве разжигало страсти, делая их еще более лихорадочными, напряженными, освобожденными от последних моральных запретов. Ожесточалась борьба за источник богатства, пока он еще не окончательно иссяк, и грозящая катастрофа приблизилась вплотную.

Это было смятение, безумство, паника кораблекрушения; никто не хотел свыкнуться с мыслью — жить без прежней роскоши и изобилия. Прежним оставалось лишь беспросветное существование сборщиков каучука в безмолвной и угрюмой сельве.

То, что Алберто слышал о тяготах работы на каучуковых промыслах, то, что он узнал несколько месяцев назад, когда верховья Амазонки еще сулили прекрасные перспективы, и то, что он имел возможность видеть здесь, в гостинице у дяди, — все это уберегло Алберто от соблазна отправиться в один прекрасный день по заманчивому пути.

Но сейчас, почувствовав унизительность своего положения в доме родственника, подталкиваемый самолюбием, Алберто вынужден был сделать этот шаг. Но оставшееся у него чувство обиды со временем разрастется в ненависть к невольному источнику его бед и горестей — к тому обществу и строю, с которым он боролся на своей далекой родине.

«А где сейчас скитаются другие? Васконселос, Гонсалес, Мейрелес… Все еще в Испании? Мейрелес из богатеньких, и его меньше других тянуло к схватке. Но другие…» И он сам…

Ему нечем было дышать. Он словно очутился в наглухо запертом ящике, и горячий воздух, как от раскаленной плиты, обжигал ему горло и наполнял звоном уши. Он торопливо оделся и, выйдя в коридор, направился в залу гостиницы. Там стоял колченогий диван, рваный, с клочками соломы на боках, а на стенах висели два календаря пароходной компании «Бос Лайн» с изображением пароходов, увенчанных шапками дыма.

На столе лежала утренняя газета. Алберто взял ее и пробежал глазами.

Он был в нерешительности. Выйти на улицу? Телом уже завладела вечерняя леность, снова тянуло в недавно оставленную постель. Но, когда Алберто подумал, что вскоре придется покинуть этот город, тот стал манить его своими улицами, где жизнь, полная соблазнов, била ключом.

И все же он решил не выходить, вспомнив, что дядя еще не сообщил ему о результате разговора с Балбино. Глядя в окно, что представляло для него известное развлечение, и к тому же с улицы веяло прохладой, он видел бухту Гуаража, обрамленную по берегам зеленой неровной кромкой леса. Бухта была полным-полна гайол. Одни, завершившие рейс, выбрасывали из труб последние клубы дыма; другие стояли с поднятыми флагами, возвещавшими о скором отправлении. Здесь же дремали понтоны — старые суда, у которых извлекли их безнадежно изношенное механическое сердце; парализованные, опечаленные своей судьбой — быть лишь складом всего того, что сюда доставляли их свежевыкрашенные молодые и резвые собратья. Они стояли без мачт, на которых когда-то весело развевались вымпелы.